Тридцать ночей

— Нет! — слово хлёстко сорвалось с моего языка, пронизывающе и опустошающе. — Нет! Я не могу этого сделать! Я не хочу!

Сокрушительный звук моего голоса поразил меня, но не его. Он сделал ещё один шаг в мою сторону, разведя руки, словно собирался поймать меня. Я отступила назад.

— Элиза —

— Почему бы тебе просто не дать мне СВУ и попросить меня положить его им под подушки, Айден? Это должно избавить тебя от какой бы там ни было, подготовленной тобой речи, пока я сидела на твоих коленях, считая, что ты поддерживаешь меня!

На этот раз он вздрогнул. Когда он вновь заговорил, его голос был очень нежным — в противовес моему голосу.

— Я поддерживаю тебя. Я буду поддерживать, даже если ты не захочешь этого с моей стороны. Но такое... такое самоуничтожение не правильно. Подумай о своём будущем, своих мечтах, своей жизни, своём здоровье. Если всё это канет в небытие, в той же степени твои родители вновь погибнут. Но на сей раз, за рулём того грузовика будешь сидеть ты, любимая.

Его слова задушили меня. Поскольку они несли в себе правду. И они ничего не меняли.

— Эти самые причины работали и для тебя, Айден?

Он нахмурился в замешательстве.

— Когда ты торговался своей жизнью ради Маршалла, они работали?

Его челюсть сжалась. Тектонические плиты тотчас переместились, как только его глаза потемнели до синевато-серого цвета.

— Нет, не работали, — его голос был сдержанным. Практически холодным.

— Тогда почему они должны работать для меня?

— Потому что Маршалл не нарушал закон. У него были все права вернуться сюда назад.

Задыхаясь, я отступила назад ещё на один шаг.

— И жизнь Хавьера почему-то имеет меньшее значение из-за этого?

— Не его жизнь. Только его право находиться здесь за твой счёт, в то время когда ты играла по правилам, пока он выбирал лёгкие пути.

— Лёгкие пути? Да, он работает больше, чем —, — произнесла я сквозь стиснутые зубы.

— Прекрати! — его голос выпалил подобно выстрелу пистолета в воздух. — Я не собираюсь участвовать в политических дебатах с тобой. Речь только о твоём будущем, о твоей жизни. И я отказываюсь наблюдать за тем, как ты отправляешься в тюрьму из-за ошибок некого мексик —

— Мексиканцы? И это всё, кем они для тебя являются?

— То, кем они являются для меня, к делу не относится. Единственное, что имеет значение, так это то, кто они для тебя. Я понимаю, что ты их любишь, но прямо сейчас, они представляют для тебя угрозу.

— Они моя семья! Они, те самые люди, которые спасли жизнь девушки, которую по твоим утверждениям ты любишь!

Я шагнула вперёд, чтобы выйти из библиотеки, но изменения, произошедшие в его глазах, застопорили мои ноги. Вспышка ярости зажигалась в его тёмных зрачках — снова и снова, подобно электрическому току над сердцем, неспособному возродить его. Но плиты не переместились. Они стояли всё так же, как будто мои слова раскололи их.

— Утверждаю, что люблю? — его голос был низким, гортанным. Его голова немного повернулась в сторону: — Хочешь знать всю правду, Элиза? Если бы ты была у меня в тот день, когда умер Маршалл, если бы я знал, что ты ждёшь моего возвращения домой, возможно, я не стал бы торговаться своей жизнью взамен его. Возможно, я прорвался бы через те стальные тросы гораздо быстрее. Лишь ради того, чтобы снова увидеть твоё лицо. Даже если бы я уже и без того помнил каждую твою пору на твоей коже и каждую прядь твоих волос. Лишь полюбив, люблю я вечно! — он перестал говорить, но его голос отражался в тишине библиотеки.

Лишь полюбив, люблю я вечно.

Я сделала шаг навстречу к нему и протянула руку, испытывая потребность ласково прикоснуться к его шраму, но он отвернул голову.

— Хочешь и ты знать правду? — поинтересовалась я. Мой голос не вторил эхом; это был шепот, текущий по воздуху, как будто хотел проникнуть внутрь него: — Я люблю тебя ровно также. Ты вернул меня к жизни. Но даже если бы не было того несчастного случая в ту январскую ночь, и мы бы встретились при других обстоятельствах, я всё равно переехала бы сюда ради тебя одного. Мы не так уж сильно отличаемся друг от друга, любимый.

Что-то промелькнуло в его глазах — как если бы электрический разряд, наконец-то, подействовал на сердцебиение.

— Тогда ты можешь на меня рассчитывать, — сказал он. Его голос уже не был холодным. В нём слышались нежные нотки, без пяти минут готовым признать поражение: — Сдай его и ты можешь владеть мной.

Я воспроизвела его слова в своей голове — один раз, дважды — но они не несли никакого смысла.

— Что?

— Сдай его и я твой. Навсегда. Насколько бы ты ни захотела меня. Но не таким образом. Не с посещением тюрьмы и не с телефонными звонками, в то время как я беспомощно буду восседать тут, наблюдая за тем, как ты теряешь всё ради того, кто в любом случае может закончить тем, что будет депортирован. Если я вернул тебя к жизни, я хочу, чтобы ты проживала её, — он сделал дрожащий вздох и сглотнул. — Пожалуйста, Элиза, — его слова были не громче хриплого шепота. Словно это было единственным, что осталось у него, чем можно было торговаться.