Тридцать ночей

— В тот самый миг, когда ты уснула в моих руках в нашу первую ночь, я решил, что попытаюсь быть тебя достойным. И даже если не заслуживать тебя, то, как минимум, постараюсь быть достойным мысли о тебе, — слова потоком хлынули из его уст.

— Я касался твоих волос, твоего лица. Ты улыбалась, но затем в ужасе начала стонать "шесть-ноль-два, шесть-ноль-два". У меня не было никакого представления, что это могло бы значить, но я понимал, что ты была в беде, как и понимал, что не важно, что это было, я попытаюсь тебя спасти. Спасти от всего, особенно от самого себя, — он стиснул зубы, и, пробежавшись рукой по волосам, обхватил ею себя сзади за шею.

— Ты заслуживаешь лучшего, Элиза. Кого-то кто излечит тебя, а не потянет за собой вниз в пропасть. Кого-то нежного, а не яростного. Лучшее для тебя — это отпустить тебя.

— Но я эгоистичен. Я продолжал говорить себе "ещё один день, всего лишь один день. Я буду излишне аккуратен, всегда буду настороже, никогда не повернусь спиной". Проблемой стало то, что я не принял во внимание твоё влияние. Весь мой уклад, все мои правила, всё испаряется, когда ты рядом, — он прожестикулировал пальцами в воздухе. — Хватило просто подержать тебя в своих руках несколько минут, и я исчез... Вот так просто, элементарная ошибка, и это могло бы быть смертельно, — на последнем слове тон его голоса внезапно повысился, заставив меня подпрыгнуть.

— Смертельно? — ахнула я. — Почему? Какая ошибка?

Его руки сжались в кулаки.

— Я уснул, Элиза... Ты и понятия не имеешь, как близка была к тому, чтобы пострадать.

Он резко втянул воздух и отвёл взгляд в сторону. Его глаза сосредоточились на окне. Его стан содрогнулся, будто он увидел нечто ужасное в своих мыслях.

Но я расслабилась, когда, наконец, поняла.

— Ты подразумеваешь свой ночной кошмар? Айден, со мной всё было хорошо. Со мной ничего не случилось.

Тотчас его челюсть сжалась.

— Да. По невероятной, чистой случайности, — его голос был грубым, гневным. — Если бы ты прикоснулась к моей спине, вместо моего лица, или обняла бы меня руками, я бы напал на тебя, и неизвестно, чтобы сделал с тобой, пока не стало бы слишком поздно, — его глаза, не моргая, зацепились взглядом за исцарапанный деревянный пол.

Озноб просачивался сквозь мою кожу, пробирая до самых костей. Это был порыв страха, если быть честной. Да, ПТСР несёт с собой ночные кошмары и ретроспективы, но это звучало иначе.

— Почему ты напал бы на меня? — я постаралась придать силу своему голосу, но он всё равно прозвучал приглушенно.

На необозримое мгновение он поднял на меня взгляд. Извечно присутствующие тектонические плиты в его глазах замедлили свой ход, пока вовсе не замерли на месте.

— У меня рефлекс Моро⁴⁹, Элиза. Никто не может подкрадываться ко мне сзади или прикасаться к моей спине, неважно, сплю я или бодрствую... Если кто-то сделает это, я разорву его в клочья или переломаю все кости, как я и поступил со своей собственной матерью, после моего возвращения из Ирака... И всё потому, что в одну из ночей она попыталась разбудить меня из-за ночного кошмара. Точно так же, как сделала это ты, — его голос упал до шёпота, и он снова перевёл глаза на окно, устремив свой взгляд вдаль за оконное стекло.

Его глаза блестели жидкой пеленой. Его правая рука сжалась до белого каления, а его мышечный стержень завибрировал под подогнанным специально под него пиджаком. Точно так же, как это происходило с ним во время его ночного кошмара.

От увиденного, моё опасение было задвинуто в самый дальний угол сознания, тем самым освободив место для чего-то иного: для него. Что там насчёт того, что исцеление страданий других освобождает нас от своей собственной боли? Это должно быть было на клеточном уровне, у нас в крови, потому как прямо сейчас, видя его мучения, единственное, что имело для меня значение так это свести их на нет.

Я поднялась, чтобы подойти к нему, но он отступил назад, и теперь едва ли не вжимался в стену. Он выпрямился, находясь в состоянии повышенной боевой готовности.

— Не надо! — сказал он.

Я села обратно на софу, дабы дать ему пространство, в котором он так нуждался.

— Но с твоей же мамой сейчас всё хорошо? — тихо поинтересовалась я, даже, несмотря на понимание, что она должна бы чувствовать себя хорошо, раз уехала в Таиланд. Но, может быть, если он начнёт думать о чём-то хорошем, это поможет ему.

Он нахмурился.

— Нет, и всё благодаря мне. Если бы мой папа не оказался там, чтобы спасти её, она была бы разорвана на части, — он тягостно закрыл глаза.

Дрожь пробирала его снова и снова под его пиджаком, словно корпус боевого коня сдерживали в непосредственной близости к удилам. Мой желудок сжимало синхронно с его содроганием. Я воспроизвела в памяти время, проведённое с ним, посмотрев на всё это через новую призму, которая теперь объясняла абсолютно всё. Всё, кроме того, как это началось. Что с ним произошло? Смогу ли я когда-либо спросить его об этом, не заставив его вновь пережить это?

У меня возник стремительный порыв обнять его, но его защитное поле было практически осязаемо.