Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Этот упор на турецкую проблему был, по-видимому, не случаен. Именно после этих слов Деэ неожиданно прервал свою речь перед боярами (при первой встрече) и, согласно записи, «помолчав немного, говорил, что наказано ему говорить и о иных делах, только ныне не говорит для того, что вскучно им, боярам»[185]. Нетрудно догадаться, что инструкция предписывала Деэ, как это часто делалось, изложить сначала часть предложений и лишь в том случае, если они будут охотно приняты, переходить к самым сокровенным делам и самым откровенным разговорам. Намек, сделанный Деэ, вызвал, видимо, две царские пометы, вписанные рукой думного дьяка Ефима Телепнева: «Царское величество с государем их [французским] в дружбе, и в любви, и в соединении хочет быть, а как тем статьям быть — и того допросить»; «государь и патриарх

[186] указали посла допросить, что дружбе и совету и соединению [французско-русскому] укрепление чем-то укрепить»[187]

. Но торговые переговоры уперлись в вопрос о разрешении католического богослужения для французских купцов. Деэ не мог догадаться, что московское правительство все же примет в последнюю минуту его программу-минимум[188], не проявил достаточно дипломатической дальнозоркости и так и уехал, не досказав того, что ему было поручено.

Что же еще поручил Ришелье своему послу предложить в Москве? На основании документов Стокгольмского архива Форстен говорит, что задачей Деэ де Курменена в Москве было «предложить Михаилу Федоровичу соединиться с Бетленом против Польши и императора»[189]. Это вполне согласуется с многозначительным подчеркиванием послом турецкой проблемы, ибо Бетлен Габор, государь Трансильвании и части Венгрии, находился тогда в своего рода вассальной зависимости от турецкого султана, и без благосклонного отношения Турции такой союз был бы невозможен. Ришелье уже знал решение Московского государства вступить в союз со Швецией. Следовательно, можно предположить, что Ришелье имел грандиозный замысел охватить Империю с севера, востока и юга сплоченным полукольцом своих союзников: Англии, Голландии, Дании, Швеции, Московии, Турции, Трансильвании — все они были, кстати, враждебны католицизму, хотя и по-разному. Важной частью этого полукольца на востоке должна была бы явиться военная коалиция Швеции, Московии, Турции и Трансильвании.

Такое предположение подтверждается появлением в Москве в мае 1630 г. видного французского аристократа Шарля де Талейрана (предка знаменитого дипломата Талейрана и брата известного графа Шале, казненного Ришелье) с соответствующими предложениями. Правда, он приехал в качестве трансильванского, а не французского посла. Но вполне вероятно, что Ришелье пред-видел недоверие в Москве к предложениям католической Франции и возможную неудачу миссии Деэ на этой почве и поэтому одновременно направил другого посла через посредство Трансильвании. Подобные приемы Ришелье применял и в сношениях с недоверчивой протестантской Швецией, действуя, например, через Бранденбург. Талейран, по пути в Москву и возвращаясь через пять лет из России (где он, как увидим, подвергся аресту), говорил своим попутчикам, что был послан в Трансильванию, Турцию и Московию французским королем[190]

. Достаточно показательно также и то, что французское правительство энергично вызволяло его из плена, но при этом скрывало свое участие и в 1631 г. добилось писем к Михаилу Федоровичу от английского короля и голландского штатгальтера. Только в 1635 г. было направлено ходатайство и от имени самого Людовика XIII.

Судя по некоторым заявлениям Талейрана[191] и по наличию в его бумагах текста англо-французского мирного договора, можно предположить, что из Франции он был отправлен в то же самое время, что и Деэ де Курменен. Ко двору Бетлена Габора одновременно с ним прибыл Жак Руссель со сходными политическими проектами[192], и Бетлен Габор отправил их обоих в качестве своих послов для ответственнейших переговоров в Турцию, Московию и Швецию.