Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Какой же помощи просит Густав-Адольф у московского царя? Лучше всего были бы, конечно, военные действия против Польши и Империи, но раз уж царь не хочет начинать войну до истечения срока перемирия с Польшей, то есть и другое, средство: помочь «сему мирскому делу» деньгами или хлебом. Густав-Адольф просит разрешения закупить в Московии для его «великого войска» 50 тыс. четвертей ржи. (На самом деле хлеб пошел не для войска, а на мировую хлебную биржу в Амстердам, но московское правительство этим ничуть не интересовалось). Разрешение на закупку хлеба по казенной себестоимости было дано, и на будущее время шведским послам было объявлено: «Пусть только король ваш пишет, сколько ему надобно съестных припасов, и великий государь велит покупать их беспошлинно, в который год хлеб уродится»[216]

. Это уже было равносильно военно-политическому союзу. Мониер и Бенгарт получили то, о чем просили. Но совершенно неожиданно они получили и то, в чем было дважды отказано шведским послам в 1626 г. В архивном деле о пребывании Мониера и Бенгарта в Москве сохранился исключительно важный документ, какими мы обычно в подобных случаях не располагаем, — нечто вроде протокола обсуждения шведских предложений в отсутствие послов в царских палатах между царем, Филаретом Никитичем, ближними боярами и дьяками. Этот протокол показывает прямую и тесную связь между решением разорвать Деулинское перемирие и недавними союзными предложениями Турции. План создания восточноевропейской коалиции против габсбургской коалиции, зародившийся в 1627 г., как бы дозревает здесь на наших глазах в марте 1629 г. Тут же записаны и ответные речи, которые было поручено держать боярам и дьякам перед шведскими послами. Послам должно быть указано, что московский царь горячо сочувствует намерению шведского короля взять на себя труднейшую часть общей задачи — войну с цесарем — и вступает с этой целью с ним в союз: царь решил «государю вашему и другим христианским государям евангелической веры помощь чинить всякими мерами, чтоб злого умысла цесарева и папежников [императора и католиков] до себя не допустить и вам всем помочь». Эта помощь обещана, обещан и разрыв Деулинского перемирия с Польшей: «Великий государь за неправды польского короля и нарушение мирного договора не хочет ждать истечения перемирных лет, — хочет над ним промышлять [воевать с ним] и государю вашему помогать»[217]

.

Это и есть неоднократно упоминавшееся нами решение московского правительства, которое имело огромное значение для хода Тридцатилетней войны и для судеб Европы.

Как видим, это решение было принято отнюдь не в результате шведских внушений, а вполне самостоятельным развитием московской политики. Отныне ее важнейшей задачей становится посредничество в сближении и заключении военного антигабсбургского союза между южным соседом Московского государства — Турцией (с ее вассалами — Крымом и Трансильванией) — и северным соседом — Швецией. Московская дипломатия в 1630–1631 гг. развивает в этом направлении большую активность, турецкие и крымские послы ездят через Москву для переговоров о союзе в Швецию, а шведские — в Турцию и Крым.

В Швеции и за ее пределами, особенно в Германии, привезенные Мониером и Бенгартом из Москвы известия произвели огромное впечатление. В следующем послании Густава-Адольфа к Михаилу Федоровичу говорилось: «Короля в особенности радует, что московский царь… обещал помочь притесненным протестантам Германии; многие тысячи были утешены этим обещанием, и да направит всемогущий бог мысли и сердце царя к выполнению данного им обещания»[218]. С этого момента во все время Тридцатилетней войны вплоть до подписания Вестфальского мира Швеция широко рекламировала в Европе союз с Москвой, а в Москве шведский резидент Меллер пропагандировал даже такую доктрину: «Густав-Адольф со своим войском — передняя стена Московского государства, передовой полк, бьющийся в Германии за русское царство»[219].