Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

В феврале русские послы Племянников и Аристов вместе с Александром Лесли прибыли в Стокгольм. Хотя из-за климатических условий их не могли с должной пышностью перевезти морем в Германию до мая[419], запрос о пропуске послов и объяснение задач посольства были тотчас отправлены шведским правительством к Густаву-Адольфу. Он получил это сообщение не позже 20-х чисел марта. И вот уже в конце марта он устремляется на Кольберг, а 13(3) апреля берет Франкфурт-на-Одере. Но, разумеется, с его стороны было бы безумием развертывать дальше наступление до непосредственных переговоров с русскими послами. И он возвращается к томительному ожиданию и на всякий случай — к дипломатничанию с бранденбургским курфюрстом[420]

.

Этот последний, видя, что Густав-Адольф не наступает и не угрожает, и полагая, что это — симптом слабости, предъявил Густаву-Адольфу в начале мая по подстрекательству Саксонии высокомерное требование — немедленно очистить занятую шведами бранденбургскую крепость Шпандау. Спор продолжался месяц, и 7 июня Густав-Адольф пережил один из неприятнейших дней: он вынужден был уступить и вывел из Шпандау шведский гарнизон. Дальше произошло нечто необычное, чего до сих пор не могут толком объяснить военные историки. Через два дня Густав-Адольф появился с армией под стенами Берлина, навел на дворец курфюрста артиллерию, объявил недействительными все прежние соглашения и заставил обезумевшего от страха Георга-Вильгельма подписать 11 июня договор о предоставлении своих крепостей и военных субсидий шведам на все время войны[421]. Думают, что Густава-Адольфа вывело из себя известие о разгроме Магдебурга. А дело объясняется проще: 1 июня в Штеттин к королевскому двору прибыли наконец русские послы. Сначала они думали ехать дальше «в полки» к королю, потом им было предложено подождать его скорого прибытия, а гонец с извещением о посольстве выехал навстречу королю. Он, по-видимому, встретил Густава-Адольфа сразу после эвакуации Шпандау. Не медля ни минуты, Густав-Адольф изменил все свои намерения и повернул войско на Берлин, а гонца отправил обратно в Штеттин с извинением, что он «для великих дел» воротился к своему войску, а в Штеттин ко двору приедет несколько позже, чем предполагалось[422]

.

14 июня Густав-Адольф, успев закончить «великие дела», уже был в Штеттине и с необычайной торжественностью принял Племянникова и Аристова. Газеты подробно описывали пышность посольства и дружественный характер аудиенции, высказывали догадки и передавали слухи по поводу содержания переговоров и назначения вербовки войск, проводимой Лесли (одна из этих газет была доставлена через Мёллера в Москву). Некоторые утверждали, что московский царь предложил Густаву-Адольфу свою помощь против императора, другие — что Густав-Адольф обещал свою помощь царю против польского короля.

Официальное шведское сообщение гласило (несомненно, с целью дезориентировать Польшу), что царь хочет прислать Густаву-Адольфу войска и денег. Насколько многообразна была информация, видно по тому, что все упомянутые выше авторы-современники — Бург и Абелин, Хемниц и Пуфендорф — описывают и трактуют московское посольство совершенно по-разному, опираясь, видимо, на разные источники[423]

. Письменный ответ Густава-Адольфа Михаилу Федоровичу от 21 июня 1631 г., врученный послам, показывает, с каким нескрываемым удовлетворением было принято обещание московского правительства начать войну с Польшей «на весну». Густав-Адольф готов советом и делом поддержать царя; он снова побуждает его «остерегаться» польско-габсбургских католических замыслов[424] и изъявляет готовность всеми средствами помочь в найме и транспортировке солдат, приглашении опытных офицеров, закупке вооружения и снаряжения, входя тут же во все детали этих вопросов. В особом приложении Густав-Адольф «бьет челом» за «великую дружбу» — разрешение закупать русский хлеб, просит оказывать и дальнейшую помощь, которую он тем более ценит, «что ваше ц. в-во хочет начать войну и то дело [вам самому] надобное»[425]

. И немедленно по подписании этих документов Густав-Адольф выезжает из Штеттина к армии и устремляется на войска Тилли[426]. Но мог ли Густав-Адольф не удержать своего порыва и на этот раз? Ведь Племянников и Аристов не привезли ему никакого ответа на план удара по Речи Посполитой с двух сторон, они даже, как и Лесли, ничего не знали об этом плане. В этом смысле их приезд принес Густаву-Адольфу известное разочарование или по крайней мере потребовал от него нового запаса терпения. А он-то приготовился к выполнению своих обещаний еще в начале апреля: тотчас по взятии Франкфурта-на-Одере он отправил своего лучшего генерала Густава Горна с несколькими тысячами солдат (пехоты и конницы) в Силезию, к польской границе. В июле Горн был отозван из Силезии, зато Александр Лесли-старший был назначен командующим группировкой войск во Франкфурте-на-Одере и у силезской границы[427].