Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Все изложенное выше помогает правильнее понять поведение Густава-Адольфа в течение этого первого года войны. Мало сказать, что он ждал решения Москвы и всеми возможными средствами торопил это решение. Со своей обычной неистощимой энергией он в то же время искал других возможностей предохранить свой тыл от польской опасности. Приглядываясь к содержанию и тону его переговоров с Георгом-Вильгельмом Бранденбургским[416]

, мы видим, что Густав-Адольф определенно предназначал Бранденбургу род заслона против Польши, когда шведская армия углубится в Германию

[417]

. Ясно, что при этом надо было искать дружбы бранденбургского курфюрста и скорее заискивать перед ним, чем действовать военной угрозой, ибо союзник, приобретенный силой, всегда оставался бы ненадежным (как позже Саксония). Если дружба Бранденбурга (усиленного шведскими гарнизонами) нужна была Густаву-Адольфу для отпора Польше, то недружелюбие Бранденбурга в случае военного выступления Польско-Литовского государства было бы равносильно катастрофе: неминуемо образовалась бы коалиция из Речи Посполитой, Бранденбурга и Дании. Иными словами, мы можем утверждать, что политика Густава-Адольфа в отношении Бранденбурга должна быть поставлена в один ряд с целой серией других его отмеченных выше попыток и проектов решения польской проблемы: выдвижение против Речи Посполитой Трансильвании, Крымского ханства, Турции и т. д. Бранденбургский проект оказался ничуть не реалистичнее, чем все остальные проекты, кроме русского. Неумный и трусливый, Георг-Вильгельм Бранденбургский держался за пьяницу Иоганна-Георга Саксонского, и оба тем больше хорохорились и упирались, чем вежливее и просительнее обращался к ним Густав-Адольф. Но как только Густав-Адольф перестал нуждаться в их союзе, получив известия о решениях Москвы, он так «цыкнул» сначала на одного, потом и на другого, что оба вдруг стали послушными и изменили свои «политические убеждения».

В самом деле, все поведение Густава-Адольфа в Германии в течение этого года выступит в новом свете, когда мы сопоставим его с постепенным поступлением сведений из Москвы. Густав-Адольф не все время остается в бездействии, ограничиваясь маневрированием и стычками, — несколько раз он как будто бросается на врага, вдохновение боя овладевает им, но осторожность берет верх, и он снова осаживает, как боевого коня, свою лучшую в Европе армию. Так, в январе 1631 г. он ринулся в Мекленбург, разбил у Грейфенхагена и Гарца два отряда императорской армии и остановился; в апреле 1631 г. обрушился на Франкфурт, перешел через Одер и снова замер; в начале июня осадил Берлин, принудил курфюрста Георга-Вильгельма к союзу, но не воспользовался открывшимся проходом на запад; в конце июня — начале июля бросился на Тилли, нанес его армии несколько жестоких ударов, а потом сам же дал ему уйти. И только 17 (7) сентября 1631 г. Густав-Адольф пошел прямо на основные силы Тилли под Лейпцигом, буквально стер их с лица земли и, уже не останавливаясь, начал свой головокружительный марш по Германии. Каждому из этих военных порывов Густава-Адольфа предшествовало получение одного из основных московских известий. Не служило ли психологически каждое сообщение из Москвы электрическим зарядом, побуждавшим Густава-Адольфа к действию? Разумеется, для объяснения его поведения в Померании следует учитывать всю сумму факторов и всю международную обстановку, в частности сложную политическую ситуацию в Германии[418]. Свести все к одному польскому фактору — значило бы впасть в односторонность. Но для исправления обратной односторонности исследователь вправе и даже обязан уделить преимущественное внимание именно этому игнорировавшемуся прежде фактору и проверить, в какой мере с его помощью можно объяснить действия Густава-Адольфа, поскольку за каждым из них следует вскоре какое-либо из перечисленных военных событий, а каждому из этих военных порывов Густава-Адольфа предшествует получение одного из указанных московских известий. Попробуем уточнить и проверить эту гипотезу.

Выше мы отметили, что в начале 1631 г. Иоганн Мёллер первым привез Густаву-Адольфу прямо из Москвы и непосредственно от русского правительства известие о военных намерениях и приготовлениях Московского государства. После нескольких месяцев томления в Померании это известие, прояснившее международные горизонты, не могло не воодушевить Густава-Адольфа. Оно, естественно, вдохновило его на наступление в Мекленбурге. Но оно было все же недостаточно для генеральной кампании в Германии, хотя бы уже по одному тому, что не носило характера официального письменного уведомления; к тому же оно не полностью отвечало новому плану русско-шведского сотрудничества, разработанному в ноябре с Русселем. Густав-Адольф, как мы видели, три недели инструктировал Мёллера в духе этого нового плана и отправил его обратно в Россию.