Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Устранение Антона Мониера, который пользовался личным доверием и Густава-Адольфа, и русского царя (вернее, его отца), просившего, чтобы Густав-Адольф уполномочил Мониера на продолжение тайных переговоров, несомненно, соответствовало политике канцлера. Одновременно он и Иоганн Шютте начали яростный натиск на Жака Русселя, стремясь дискредитировать его в глазах и короля, и Государственного совета и тем самым устранить и его, как независимое лицо, занятое делами русско-шведского союза и тоже пользовавшееся доверием обеих сторон. С отстранением Русселя единственным связующим звеном должен был остаться официальный шведский резидент в Москве Иоганн Мёллер, обязанный сноситься с Густавом-Адольфом через посредство Шютте или Оксеншерны и потому находившийся под их контролем. Таким образом, дело шло к пресечению прямой и непосредственной связи Густава-Адольфа с Москвой, если не считать возможности его переписки с царем и патриархом. Но ведь письма можно надолго задерживать! Действительно, если и свой собственный ответ на запрос короля по поводу русских дел Оксеншерна затянул почти на два месяца, тем самым снимая все это дело с повестки текущего, 1631 г., то ответ русского правительства, по-видимому, в немалой мере благодаря его стараниям, дошел до Густава-Адольфа через целых девять месяцев — в конце мая 1632 г. Оксеншерна этим как бы оберегал «немецкую войну» своего короля от всяких отвлекающих, посторонних планов.

Поход Густава-Адольфа в глубь Германии, может быть, и был бы коротким, если бы он не натолкнулся там на трудности не узковоенного, но социально-политического характера. Классовая борьба в Германии (и Чехии) в момент шведского вторжения — тема особая[467], и нам здесь достаточно лишь напомнить о ней как о причине непредвиденной затяжки этого похода. Она же могла бы послужить отчасти и для объяснения знаменитого «зигзага молнии» Густава-Адольфа: его непонятного поворота назад из Юго-Западной Германии, где ему было уже рукой подать до императорской столицы, Вены. По наша задача состоит здесь в том, чтобы указать другую причину этого зигзага.

На время Густав-Адольф словно забыл о польских и русских делах, погрузившись в пучину сложнейших политических, сословных, классовых противоречий Германии.

Но в действительности шведский король просто считал, что в восточной политике у него есть запас свободного времени, своего рода антракт. На это время он мог успокоить своего канцлера кажущейся уступчивостью. Однако Густав-Адольф все это время на самом деле отнюдь не забывал о России.

Так, он читал в эти месяцы пространное описание Московского государства, составленное сыном Иоганна Шютте, Бенгдом, посланным туда для изучения страны и языка: «Relatio Moscovitica Dni Benedicti Skytte Baronis…» По словам Пауля, это — обширнейший доклад о географическом положении, внутренне- и внешнеполитических отношениях царства, его хозяйственных ресурсах, а также о множестве этнографических наблюдений над русскими и соседями. Доклад этот был переслан Густаву-Адольфу из Дерпта с датой 16 сентября 1631 г. и, следовательно, оказался в его руках уже во время похода в глубь Германии[468]. Поскольку это сочинение Шютте-младшего, как и доклады его братьев (сочинение Якова Шютте «Relatio de Russia 1632» тоже, может быть, позже было послано королю в Германию) не опубликованы, затруднительно судить, содержало ли оно вполне правдивую информацию или отражало политическую тенденцию Иоганна Шютте. Но Гейер цитирует оттуда такой отрывок: «Они [русские] говорят, что шведов они любят больше других; но и боятся их больше, и считают, что никто не может с ними сравниться в военном искусстве; особенно с тех пор, как они ощутили успехи е. в., превзошедшие все ожидания, в Германии против папистов, которых они ненавидят»[469]

.

Находясь в Германии, Густав-Адольф многократно получает также идущие из Москвы (через Иоганна Шютте или Акселя Оксеншерну) донесения Иоганна Мёллера. Так, имея инструкцию короля выяснить причины задержки русско-польской войны, Мёллер сообщал о своих беседах с кн. И. Б. Черкасским (объяснявшим задержку отсутствием татарских подкреплений и немецких наемников). Мёллер сообщил между прочим свое впечатление, Что лично Михаил Федорович более склонен к мирному урегулированию с Польшей. Филарет Никитич, напротив, изъявил даже желание вступить в личную переписку с Густавом-Адольфом, который ответил (12 ноября 1631 г.) через того же Мёллера, что, хотя это не принято, он согласен[470]. Мёллер писал королю и о подготовке русской армии, и о происходящих в Москве дипломатических переговорах с другими государствами, например с Данией, и о военных приготовлениях Польши по данным, сообщенным ему И. Б. Черкасским, и о закупках русского хлеба[471].