Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Наибольшей проверкой твердости взятого русским правительством курса на союз со Швецией послужили, конечно, его отношения с Речью Посполитой за время этого ожидания.

Хотя глубокие территориальные противоречия были налицо у Московского государства и со Швецией, и с Речью Посполитой (особенно после польско-шведской интервенции начала XVII в.), главной его внешнеполитической задачей в то время было воссоединение с основными русскими землями отторгнутых от них западных русских земель, Украины и Белоруссии. Лишь после того, как эта задача, хотя бы и неполно, была выполнена (в царствование Алексея Михайловича), Русское государство обратилось (при Петре I) к борьбе за возвращение Прибалтики. Объективное историческое положение делало в то время невозможным какие бы то ни было мирные добрососедские отношения с Речью Посполитой, многонациональным государством, державшимся ца угнетении польскими феодалами русских, украинцев и белорусов, и, следовательно, требовало до достижения указанной цели отстранения на задний план противоречий со Швецией и тесного союза с ней. Филарет Никитич твердо проводил этот внешнеполитический курс. Со стороны Речи Посполитой делались многочисленные активные попытки расколоть русско-шведский союз. Делались попытки сближения то со Швецией, то с Московским государством. Еще в начале апреля 1631 г. в Москву был допущен с неизвестной нам миссией «литовский гонец» Адам Орлик[497]

. Но уже после получения военных предложений Густава-Адольфа и их принятия (апрель — май 1631 г.) все попытки дипломатических сношений со стороны Речи Посполитой самым решительным образом отклонялись Москвой.

Особенно характерен эпизод с недопущением в пределы Московского государства посла, прибывшего через Польшу в Дорогобуж в марте 1632 г. от императора Фердинанда II для посредничества между Речью Посполитой и Московским государством и ради того, чтобы добиться отказа Московского государства от помощи Густаву-Адольфу в его войне против императора[498]

. Русским послам к Густаву-Адольфу приказано было впоследствии разъяснять ему, что этот посол не был допущен, так как прибыл на границу в сопровождении польско-литовских дворян и прислан-де был «общим умышленьем цесаря Фердинанда и польского короля Сигизмунда». Хотя тут далее и признается, что посол был действительно от императора (а не подставным лицом от Речи Посполитой, как сначала в Москве думали), все же, даже если б это было точно известно, царь и патриарх пропустить его в Москву не велели бы: «для того, что цесарь тебе, другу нашему, неприятель, — и нам с ним какая ссылка?» Царь и патриарх, «подкрепляющий со шведским королевским величеством вечную дружбу и любовь, велели тому цесареву послу отказать, — для того, что цесарь римский [император] королевскому величеству недруг, а тот посол, цесаревым и польского короля наученьем, хотел быть на Москве обманом», чтобы проведать, каковы союз и сношения у царя и патриарха со шведским королем и чтобы «всякое дурное делать», «многую смуту учинить»[499]

.

15 июля 1632 г. к «Поляновской заставе» прибыл польский посланник Мартын Кошица со свитой, от имени архиепископа Гнезненского и панов-рады. Ему тоже было отвечено отказом в пропуске в Москву и исчислением «неправд» Речи Поснолитой перед Россией[500].

В то же время русское правительство полностью и активно поддерживало политику Густава-Адольфа в отношении Речи Посполитой. Это выражалось, в частности, в сношениях с Жаком Русселем, который официально подписывал свои послания в Москву как «посол его величества [короля шведского] к полякам». Из своей штаб-квартиры, находившейся то в Дерпте, то в Риге, Руссель в самом деле энергично действовал в Речи Посполитой — направлял к политическим деятелям и принимал от них гонцов и уполномоченных лиц, распространял печатные прокламации в пользу кандидатуры Густава-Адольф а на польский престол, действовал и тайно и явно, и подкупом и разжиганием духа воинствующего протестантизма среди польско-литовских магнатов и шляхты[501]. Обо всех своих важнейших действиях в Речи Посполитой, как и о сведениях, притекавших к нему оттуда, он считал нужным информировать русское правительство.