Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Так, 22 июня 1631 г. он направил из Риги в Москву двух своих людей из числа тех многочисленных агентов и сотрудников, которых он удивительно умел привлекать чем-то к себе и которыми всегда был окружен в избытке. На этот раз это были два француза — рьяные кальвинисты капитан Пьер л'Адмираль и прапорщик Жак де Грев[502]

. Их миссия в исторической литературе ассоциируется только с проездом через Россию к запорожским казакам с неудачным призывом выступить на стороне Густава-Адольфа. Но в действительности они имели и обширные поручения от Русселя в Москву. Обращает на себя внимание в документах этого столбца то, что вся миссия выступает как дело, наперед согласованное и обсужденное в Москве. Сопроводительная верительная грамота к царю и патриарху, которой Руссель снабдил л'Адмираля и де Грева, рекомендует их как лиц, посылаемых «согласно изволению вашего ц. в., согласно моему слову и согласно утвержденному желанию моему… стоять за благо и распространение царства вашего». И в то же время их миссия — лишнее подтверждение того, что Густав-Адольф «имеет единое сердце с вами, великими государями, обо всех иезуитских и польских делах»[503]

. Обращает на себя внимание также и то, что Руссель (не только в данном случае, а и во всей переписке с Москвой после первого приезда) постоянно пользуется условными выражениями, бесспорно согласованными как в Москве, так и с Густавом-Адольф ом, для обозначения и разграничения двух разных, хотя и взаимосвязанных задач русско-шведского союза: «вышнее дело» и «ближнее дело». На расшифровке и анализе кода «вышнее дело» мы остановимся ниже; что касается менее законспирированного «ближнего дела», то и контекст, и прямые комментарии не оставляют сомнения, что этот код означал «воинское соединение против общего недруга — польского короля»[504]

.

Руссель утверждает в своей инструкции, данной л'Адмиралю и де Греву, что только военные успехи Густава-Адольфа в Германии сорвали планы совместного вторжения императора Фердинанда II и польского короля Сигизмунда III в Московское государство одновременно через Псков и Смоленск. Чтобы конкретно показать, какие ужасы ждали бы при этом население Московского государства, «в тысячу раз злейшие, чем от татар», Руссель ярко описывает картину разграбления и разрушения имперскими войсками города Магдебурга (который стоял «за земную повольность, и за веру евангелистическую, и за государя моего короля»). Враги уже «в ваше царство вошли бы, коли бы не помешало им одоленье [победы], что бог подаровал государю моему королю». «Многие чудные победы» Густава-Адольфа «над общими недругами» «опрокинули и разорили» умысел императора и польского короля против Московского государства. «Потому ваше величество узнает, что государь мой король со своим войском — передняя ваша стена, и что он бьется с тем же войском как передовой полк за Русское царство». А следовательно, узнав, какие «великие силы» у шведского короля, по его победам, царь и патриарх помолятся за успех его оружия, постараются ему помогать и еще сильнее «учнут вожделети того договора про тайное и ближнее соединение, об котором я говаривал с вашими величествами». Важно быть готовым одолеть врага в первом же столкновении. Царь должен быть настороже всякий час и не дать захватить себя врасплох[505]

.

Та же немецко-польская армия, предназначенная для нападения на Московское государство, должна была, — утверждает Руссель, — послужить и для внутриполитических целей Сигизмунда III: пребывая в Польше, эта армия должна была помочь ему принудить сейм к избранию при его жизни королевича Казимира его преемником. Но и этот план сорван как победами Густава-Адольфа, так и теми, «которые на доброй стороне» (в их числе названы Лев Сапега и Криштоф Радзивилл); Сигизмунду III и иезуитам было прямо заявлено, что, если он будет впредь о таких вещах говорить, то до того, как он успеет осуществить свой план, в Речь Посполитую будет призван и избран королем шведский король Густав-Адольф, что заставило Сигизмунда III отступить и дать письменное обязательство не ставить больше вопроса о наследнике или короновании нового короля при своей жизни. Таким образом, продолжает Руссель, все идет пока «ко благу и по желанию тех, которые на добрую сторону тянут». Руссель высмеивает претензии Казимира и Владислава на польскую корону, ибо им «дела до ней нет»: как «приговорено» (как согласовано в бытность его в Москве), корона эта должна достаться Густаву-Адольфу. Сообщая, с одной стороны, о военной слабости поляков и о нарушениях ими польско-шведского перемирия путем посылки в Германию против шведов казачьих полков, Руссель, с другой стороны, подробно информирует Московское государство о поездке своего тайного агента в Варшаву на сейм, о сношениях со своими сторонниками в Речи Посполитой, о рассылке магнатам и распространении на сейме своих печатных и рукописных «грамоток» и «листов» в пользу кандидатуры Густава-Адольфа и в целях разжигания борьбы между католиками и протестантами[506].