Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Само понятие «римско-германский император», таким образом, уже включало и подразумевало существование тех самых территориальных князей, борьба с которыми, на первый взгляд, заполняла помыслы и стремления императоров на протяжении веков. Со своей стороны и князья, как будто бы только и занятые отстаиванием своей независимости от императора, вовсе не были заинтересованы в его полном устранении. Только санкцией Империи, только как члены Империи они и жили, эти мелкие и мельчайшие государства Центральной Европы, — точно так же как только здесь, над хаотической массой маленьких центрально европейских государств, и могла задержаться, зацепиться архаическая «Священная Римская империя».

Иначе говоря, неправильно противопоставлять Империю и раздробленность Германии, силу императора и независимость князей. В истории Германии мы видим на протяжении столетий эти два явления в неразрывной связи: раз есть территориальные князья — есть император, и обратно. Одно без другого просто немыслимо, как две стороны единого целого.

Более того, политическая эволюция германской Империи необходимо совершалась в сторону все большей раздробленности, или территориализации, т. е. все большего полновластия князей.

Император, теряя мало-помалу свойства немецкого короля, вместе с тем приобретал свойства все более совершенного императора. Каждое его поражение в Германии как государя все выше возносило его как «сверхгосударя»: он стоит выше даже полновластных монархов! Учитывая эту неуклонную историческую тенденцию к номинальному возвышению императора за счет уменьшения его реальной власти, можно сказать, что, даже если какой-нибудь политической группировке в тот или иной благоприятный момент истории и удавалось добиться усиления императорской власти в Германии, это оказывалось шагом не вперед, а назад: это только восстанавливало уже пройденную стадию процесса и неизбежно порождало на следующем этапе еще более успешную борьбу князей против императора, т. е. еще более сильный размах маятника в противоположном направлении. В общем же императорская власть в Германии продолжала с неумолимой логикой эволюционировать к этой идеальной предельной точке — к абсолютному бессилию.

Однако императорская власть не могла ведь существовать как политическое понятие без материального субстрата, как душа без плоти. По мере того как ускользал материальный субстрат в виде реальной власти немецкого короля, он подменялся суррогатом в виде личных ресурсов императоров; императоры Люксембургской династии (XIV — 1-я половина XV в.) извлекали средства из принадлежавшей им Чехии, Виттельсбахи — из Баварии, Габсбурги — из Австрии. Развитие королевской власти во Франции шло обратным путем: Капетинги сначала извлекали государственные доходы из принадлежавшего им лично Иль-де-Франса, а затем мало-помалу присоединили к этому своему домену всю остальную Францию и стали брать с нее налоги уже в качестве французских королей. Напротив, император как таковой, как глава Империи, не получал ко времени Габсбургов (закрепивших фактически с 1438 г. за собой императорскую корону) с Германии решительно никаких доходов. Государственные доходы имели только князья. Правда, на общегерманские нужды, например на борьбу c турками, пни должны были кое-что из своих доходов время от времени отдавать императору. Но по-этому-то они охотно и выбирали каждый раз именно Габсбургов на императорский престол, который не был наследственным и теоретически мог достаться любому свободному христианину, хотя бы бедняку: ведь Габсбурги владели (с 20-х годов XVI в.) самым богатым из государств Империи — австро-чешско-венгерским, и остальные князья таким способом перекладывали на земли Габсбургов значительную долю общеимперских расходов; к тому же и борьба с турками оказывалась при этом почти частным делом Габсбургов, владения которых подвергались опасности в первую очередь. Таким образом, благодаря тому, что Габсбурги обладали Австрией, императорская власть в их руках могла одновременно и эволюционировать понемногу к полному бессилию и все же не превращаться при атом в нечто невещественное, и одну символическую церемонию выборов римского императора, который затем погружался бы в безвестную жизнь частного человека, даже не окруженного приличной его сану пышностью.

Итак, политическая децентрализация Империи в XVI–XVII вв. — это не негативное понятие, означающее только слаборазвитую централизацию. Процесс германской децентрализации по природе своей противоположен процессу, скажем, французской централизации. Политическая раздробленность развивалась на протяжении всей истории «Священной Римской империи». Юридически оформиться ей было суждено в Вестфальском мире 1648 г. Но и накануне Тридцати летней войны Империя представляла собой совокупность уже почти совершенно самостоятельных государств.