Трон любви

И все-таки не это было главным предметом ненависти толпы завистников и завистниц. Если бы Ибрагим и Хуррем задумались об истинной причине, то легко нашли бы ее. Ради этих двоих султан Сулейман нарушал неписаные правила, не законы, которые мог изменить своей властью, а именно неписаные правила, которые диктуются не султанской волей, а обычаями, традициями, волей многих поколений.

Ради этих двоих Повелитель слишком часто и решительно шел против устоев, собственно, единственного ограничения для самого султана.

И вовсе не зависть питала всеобщую ненависть к греку и роксоланке, а это неосознанное понимание, что султан границы переступает, ради этих двоих рушит последние ограничения своей власти. Не грека и роксоланку боялись, боялись этих свидетельств новой безграничной власти. Прежде у султанов она только считалась таковой, имея границы в виде подчинения обычаям предков. Сулейман совершал немыслимое: он свято чтил законы, записанные на бумаге, чтил любые требования улемов, подчинялся любым религиозным запретам и нормам, то есть подчинялся там, где что-то мог сам же отменить или изменить. Зато в том, что изменить не мог, менял.

Каковы же должны быть эти двое, если Повелитель ради них поступал так?

Умные люди уже давно приметили каждого из этой пары по отдельности, взяли на заметку, хотя сделать это с Хуррем было слишком сложно. Но главное – постарались не допустить, чтобы эта пара объединила свои усилия. Мужчина-друг и любимая женщина вместе всесильны, следовательно, их нужно разъединить, а еще лучше – направить друг против друга. Имея огромное влияние на султана и воюя друг с другом, они ослабляют не только соперника, но и самого султана.

Нашлись те, кто понял важность противостояния Великого визиря и умной Хасеки, уделил этому немало внимания и сил и добился того, что Ибрагим и Хуррем стали не просто противниками, а настоящими врагами. Причем ни грек, ни роксоланка не смогли бы объяснить, почему, собственно, ненавидят друг дружку и почему воюют.

Это смертельная битва с невозможностью ничьей, до победного конца, до гибели одного из них. Кого и когда? Время покажет…

Беда не приходит одна

Повелитель при смерти! Это как гром с ясного неба, как внезапная ночь среди дня. Взвыли многие.

Хуррем просто окаменела. Случилось то, чего она опасалась больше всего. Если султан не выживет, то и сбежать не успеешь.

Гарем притих, валиде заперлась в своих покоях, не выходя, к себе никого не звала, сама ни к кому не ходила. Махидевран, напротив, ходила по гарему хозяйкой, все понимали почему – будущая валиде-султан.

Янычары в своих казармах на всякий случай проверяли оружие.

Лекари суетились в покоях султана и рядом с ним, но ничего толком сказать не могли, лишь разводили руками и поили Повелителя обще укрепляющими снадобьями. И без того бледный Сулейман совсем побелел, он лежал, ни на что не жалуясь и просто ожидая смерти. Султан все слышал, но не мог ни открыть рот, ни пошевелиться.

Это очень тяжело, когда вокруг суетятся, не зная, что слышишь, обсуждают то, как лечить, то, насколько это состояние опасно, то, что будет после смерти. Он и сам понимал, что ничего хорошего, потому что Мустафа мал, а янычары, которые за него, быстро сместят Ибрагима. У Ибрагима не столько власти и сил, чтобы противостоять янычарскому корпусу, но и сдаться просто так визирь не сможет. Значит, будет война внутри страны. Война внутри почти неизбежно означает нападение извне.

Сулейман не думал ни о Махидевран, ни о Хуррем, ни даже о детях, кроме одного – Мустафы, и то только потому, что тот наследник. Кто мог подумать, что при смерти окажется тридцатиоднолетний физически сильный и здоровый человек? Никто, а потому и к смене власти тоже не готовы.

Мысли умирающего султана были о том, что все старания предков, все их достижения будут бездарно потеряны из-за того, что кто-то сумел его отравить. И уже не столь важно, кто придет к власти, что будет с женщинами и детьми. Сулейман готовился к встрече с предками, которые обязательно укорят его в такой неготовности и потере.

Хуррем не смогла долго сидеть в своих комнатах в неизвестности, метнулась к кизляр-аге:

– Кизляр-ага, умоляю, скажите, что с Повелителем?

– Не знаю.

В руку перекочевал перстень, но евнух помотал головой, возвращая:

– Я действительно не знаю, Хуррем.

– Оспа? Чума? С лошади упал?

– Тьфу, пристала! Сказал же: не знаю. Никто не знает.

– А лекарь? Спросите у него. Вот, это для лекаря, – перстень вернулся к кизляр-аге.

Тот вздохнул:

– Да я и сам хотел спросить.

– И валиде захочет узнать…

– Да, пойду, расспрошу подробней.

Хуррем мерила шагами небольшое пространство подле ворот, ничего удивительного, ведь болен Повелитель…

Главный евнух вышел не скоро, ему понадобилось немало хитрости и ловкости, чтобы уберечься от строго охранявшего покой падишаха Ибрагим-паши и подластиться к лекарю. Ничего хорошего не услышал, похоже, предстояла смена власти. В гарем возвращался мрачней тучи.