Трон любви

Когда Хуррем вошла в комнату, все затихло настолько, что слышалось только потрескивание масла в светильниках. Она произнесла только «будет жить» и снова разрыдалась, опустившись на колени перед диваном с детьми. Плакали все: сама Хуррем, служанки, ничего не понимавшие дети, даже два евнуха у дверей украдкой вытерли рукавами глаза.

По гарему разнеслось: Повелитель будет жить! Спасла его валиде, принесшая какое-то лекарство. Махидевран попыталась прийти к Хафсе, чтобы расспросить толком, но та не хотела никого видеть.

Утром Сулейман не просто открыл глаза, он даже сел на постели и смог поесть. Потом попросил позвать валиде. Хафса, сама едва пришедшая в себя от переживаний, пришла тут же.

Султан знаком отослал из комнаты всех, тихонько произнес:

– Валиде, благодарю вас, это вы спасли мне жизнь. Я не мог пошевелиться или что-то сказать, но все слышал. Слышал, как вы разжали мне зубы и влили в рот лекарство, после этого стало легче.

И Хафса не смогла солгать:

– Это не я, это Хуррем.

– Я слышал, как это делали вы.

– Но противоядие дала Хуррем.

– Почему она? – Взгляд Сулеймана стал настороженным.

– Хуррем вынудила кизляр-агу узнать все симптомы болезни и поняла, что у нее были такие же, когда рожала Михримах. Ее тогда спасла Зейнаб. Хуррем приходила с противоядием сюда сама, но Ибрагим-паша не пустил. Тогда она явилась ко мне и просто заставила меня сделать это. Можешь благодарить свою Хасеки.

Сулейман чуть задумался, потом покачал головой:

– Пока никому ничего не говорите, что-то здесь не так…

– Она действительно переживала. Не думаю, чтобы сначала отравила, а потом пыталась спасти, да и невыгодно ей травить…

Это верно, последняя, кому выгодна смерть султана, – Хуррем, ей и ее детям в этом случае пришлось бы хуже всего. Тогда кто? Верно говорят: хочешь понять, кто преступник, подумай, кому выгодно. Но выгодно получалось янычарам и… Махидевран. Хафса с трудом сдержалась, чтобы не сказать, что Махидевран вчера едва ли не комнаты заново делила.

– Пусть Хуррем придет, поговорить хочу.

Валиде с тревогой посмотрела в бледное лицо сына:

– Мой сын, может, не сейчас? Вы еще слишком слабы.

– Я не буду расспрашивать об отравлении, просто хочу видеть…

Хуррем почти бежала в покои султана, ее узнавали, отступали к стенам, хотя кизляр-ага постарался, чтобы по пути попалось как можно меньше обитателей дворца. Ибрагим, не желая видеть зеленоглазую соперницу и убедившись, что Повелитель в безопасности, ушел, отговорившись делами. Но Сулейману визирь сейчас не нужен.

Дверь открылась, пропуская женскую фигуру, закутанную во множество тканей, закрылась снова. Убедившись, что в комнате нет других мужчин, кроме лежащего в постели бледного султана, Хуррем сбросила накидку, отвела яшмак:

– Повелитель… – в зеленых глазах слезы, – Эвел Аллах, вам лучше…

Вопреки своему обещанию Сулейман не сдержался и спросил:

– Тебя травили, когда ты носила Михримах?

– Да, меня спасла Зейнаб.

– Почему ничего не сказала?

– Зачем? Аллах велик, он убережет от дурного.

– Не уберег…

Губы Хуррем чуть тронула улыбка:

– Уберег…

Внутри настойчиво толкнулся ребенок, она невольно ойкнула.

– Что?

Поясницу крепко охватило кольцо боли. Увидев, как Хуррем закусила губу, Сулейман рассмеялся:

– Эй-эй, только не стоит рожать здесь.

– Я… пойду… – чувствуя, что боль на время отпускает, прошептала Хуррем.

– Сына! – напутствовал ее султан.

– Инш Аллах!

Через несколько часов Сулейман услышал выстрел пушки, усмехнулся:

– Бисмиллах. Сын.

И снова фирман с золотом о том, что сын назван Баязидом в честь достославного своего прадеда.

Махидевран кусала губы так, что потом разговаривать было трудно, пришлось прикрывать яшмаком. И снова эта проклятая Хуррем победила! Разве не обидно? Когда она родила свою недоношенную Михримах, султан разразился фирманом, словно родился сын! А о Разие лишь упомянул. И вообще, каждый недоносок Хуррем вызывал бурю восторга у Повелителя, точно это какой-то подвиг – родить раньше срока. Но дети оказались на редкость живучими.

Махидевран уже больше не надеялась на возвращение былого, на внимание Повелителя, у нее оставалась одна надежда – Мустафа. Ничего, придет его время править, а ее – быть валиде, матерью султана. Только это и держало Махидевран на свете, только сын и надежда на его будущее.

Но одно она поняла правильно, хорошенько подумав над словами валиде, решила, что нужно быть осторожней. Однако это оказалось не все. На следующий день валиде потребовала прийти к себе. Махидевран шла, ничего не опасаясь, вины за собой не чувствовала. Приветствовала свекровь, как обычно, поклоном и приличествующими словами, выразила радость по поводу выздоровления Повелителя. По знаку валиде присела на диван.

– Махидевран, всем вчера распорядилась?

Баш-кадину обожгло понимание, что валиде слышала, как она говорила служанкам, что вышвырнет проклятую соперницу за ворота нищей, а ее щенков утопит в Босфоре. На вопрос, кто будет жить в комнатах Хуррем, довольно громко ответила, что отдаст слугам или евнухам.

– Я распоряжалась своими служанками, разве это запрещено?