Тропа Исполинов

Злобно вскрикнул Хайяк, отшвырнул поднесённые дары и умчался прочь. Решил он напакостить людям, а для того — поссорить их между собой. И брату насолить заодно.

Вернулся-таки он к людям и, прикинувшись посланником, объявил:

"Недоволен вами Бальмгрим. Никто из вас даже спасибо ему не сказал за науку".

И велел он понастроить по земле храмов, где бы имя Бальмгрима произносилось как имя Бога. Нет Бога кроме него, и кто говорит иное — неблагодарные твари и враги, место которым в зловонной яме. Они бормочут под нос молитвы, но кто знает — какие? Они молятся дома, не принося положенного в храмы. Кому они молятся и чему поклоняются?

Были те, кто слушали его. Были и те, кто усомнился, а тому ли учил их сам Бальмгрим. И закипела вражда, и запылали огни, и полились реки крови… И появились такие, кто стал проклинать и Бальмгрима, и самого Бога, и стали почитать более всех Хайяка — врага человеческого.

Только узнал про это Бальмгрим.

"Погодите-ка, вы, люди, — говорит он. — Посмотрите. Разве те, с кем вы собрались биться, не такие же труженики, как и вы? Разве не добывают они в поте лица свой хлеб? Разве не страдают, как и вы, от засухи, непогоды, болезней? Разве не любят, как и вы, своих матерей и отцов, сестёр и братьев, разве не готовы жизнь отдать за своих детей, разве не любят они землю, что нас носит, кормит, даёт жизнь и принимает в себя по смерти? Так чем они отличны от вас? Неужели им, как и вам, не хотелось бы жить в мире со всеми, и особенно с вами, своими соседями, на чью помощь они всегда полагались и кому всегда сами были готовы помочь?.."

Голос Тинча прервался. Несколько минут он молчал, переводя дыхание и покусывая губы.

— А потом что было? — решился напомнить Таппи. Взобравшись с ногами на лежанку Тинча, он прижался к нему как котёнок и жадно, почти не дыша, слушал рассказ.

— Потом… — вздохнул Тинч и обратился к книге. — Так оно и выходило.

Только разбудит где-нибудь войну Хайяк, так сразу же спешит на помощь людям Бальмгрим. Опомнятся люди, перестанут истреблять и жечь друг друга, а Хайяк уже в другом месте стравливает их между собой. И вновь спешит Бальмгрим уладить людские споры. Да только ведь это ему не в тяжкий труд, а в светлую радость. Всё ему нипочем! До того загонял злого брата, что тот и ног не таскает. А Бальмгрим такую жизнь на земле устроил, что никто и никогда не видывал. Корабли по морю ходят, стада в горах пасутся, и пчёлы летят за взятком, а люди знай снимают урожай за урожаем, дружат, радуются и с ними радуется Бальмгрим-удачливый.

— И тогда, — вполголоса продолжил Тинч, почти не заглядывая в книгу, — злой Хайяк волшебством и хитростью подстроил так, что когда Бальмгрим был один, далеко в море, в сеть к нему попался большой кальмар. Когда Бальмгрим нагнулся, кальмар полез вверх по его руке. Щупальцами притянул к мачте и укусил за шею. Вот сюда…

Хайяк хохотал, глядя, как мучается ненавистный брат. И тогда великий Ниорд, Хозяин Моря прикосновением жезла превратил Бальмгрима в могучий и свежий северо-восточный ветер, а ветры не чувствуют боли.

А Хайяк с тех пор стал коварным и душным юго-восточным ветром. Это его злая сила срывает с домов крыши и топит на рифах корабли. Зато, когда приходит Бальмгрим, над нашим берегом рассеиваются тучи, в заливе появляется рыба, а морякам открывается дорога в далекий благодатный Анзуресс…

— Наши тоже собираются на Анзуресс, — вспомнил Таппи. — Папа вчера сказал, что ему позарез нужны руки, и что он с тобой поговорит. Ты как, пойдёшь или останешься?

Тинч отрицательно качнул головой и открыл было рот, но не успел ответить.

Три тяжких удара — таких, что застонали в петлях засовы — обрушила снаружи на дверь чья-то тяжёлая рука. Таппи, вскочив с лежанки, затопотал босыми пятками за перегородку. Но там на него прикрикнули и он, сконфуженный, вернулся обратно.

4

Гриос опустил у крыльца свою ношу, поднялся по ступенькам и ударил кулаком в дверь.

— Открывай, инта каммарас! — закричал он. — Открывай, чёрт солёный!

У ног его привалился щекой к ступеньке светловолосый парень в куртке городского рабочего. Трехцветная лента, отпоровшись от воротника, прилипла к глубокой царапине на виске. Внешне его можно было принять за сторонника одной из тех мятежных партий, что более года будоражили весь такканский берег от Бодариска до Маллен-Гроска. Пуля пропахала кожу на виске, глаза закрыты, но сердце бьётся. Живуч, мерзавец, думал Гриос, перенося контуженого к дому у дороги. Благодари богов, что мозги не вышибло…

Следом за Гриосом к крыльцу настороженной походкой приближалась вороная.

— Ага! Явилась, желтозубая! — приветствовал ее гвардеец. — Когда хозяин сам всю работу сделал, перед ним и задом повертеть можно? А то, что у хозяина спину ломит и башка не ворочается — не твоя печаль? А, Варрачуке?

Этим именем чаттарские пастухи называют чёрную сколопендру — страшную ядовитую сороконожку, что обитает в скалах.

Помяв ладонью затылок, он тяжело опустился на крыльцо и привычно полез в карман — за трубкой.