Тропа обреченных

— Тебе, Лука Матвеевич, должно быть, известен период, когда со всех сторон накинулись на молодую Советскую республику шакалы Антанты и контрреволюции. А кто сплотил народ, кто руководил им, кто победил?.. Чего молчишь? Та борьба происходила на заре Советской власти. Но и тогда ее не одолели ни внутренние, ни внешние враги, хотя в стране были разруха и голод. А два десятка лет спустя большевики сплотили народ на священную войну против фашистской чумы. И мы победили. Теперь ты понимаешь, кто имеет право говорить о своем народе и от его имени? Только не вы, чистокровные бандиты, больной нарост на здоровом теле, — тихо закруглил Чурин и дал Угару поразмыслить, видя, что тот умышленно уставился в газету, где была напечатана рецензия на документальный кинофильм «Суд народов» — о Нюрнбергском процессе над военными преступниками.

Чурин, увидев рецензию, подумал о том, что ему надо обязательно сводить на картину Угара: «Пусть посмотрит, чем кончилась авантюра для фашистских главарей, поразмышляет о своей судьбе».

— Пошли-ка в кино, а? С до войны не был, не поверишь, — обратился Угар к Чурину.

— Отчего же не поверить, кто вам его в лесах да в бегах приготовит?

Это предложение понравилось Чурину. Ему тоже хотелось посмотреть кинофильм «Суд народов», который демонстрировался в ближайшем кинотеатре.

Они перешли дорогу и оказались в кинотеатре, довольные, что до начала сеанса остались считанные минуты. Лука будто бы вовсе забыл о присутствии возле него чекиста, блуждал по фойе, с интересом рассматривая пришедших на сеанс, ни к кому не обращаясь и не пяля глаза на девчат. И, уже сидя в зале, рассудительно поделился своими мыслями:

— Уверенная, вижу публика, спокойная и приодетая. Чувствует себя надежно.

Необычайно удовлетворила Чурина наблюдательность прозреваемого бандита, понемногу оправдывающего надежды чекистов.

Когда погас свет и на экране красными буквами вспыхнуло название фильма — «Суд народов», — Угар обратился к Чурину с вопросом:

— Что за суд?! Куда мы попали?

Анатолий Яковлевич промолчал, только указал рукой на экран, смотри, мол, там все увидишь и услышишь.

Мелькнули кадры с видом нюрнбергского Дворца юстиции в момент, когда на караул вставали советские солдаты. Жестко, с торжественным оттенком прозвучал голос ведущего, сообщившего о том, что судебный процесс Международного военного трибунала над главными военными преступниками фашистской Германии проходил в Нюрнберге с 20 ноября 1945 года до 1 октября 1946 года.

В зале кинотеатра притихли, словно бы присутствующие наяву ощутили себя в зале суда, напряженно наблюдая за рядами подсудимых, сидящих под стражей союзнических солдат в белых касках.

«Процесс, который теперь должен начаться, является единственным в своем роде в истории мировой юриспруденции, и он имеет величайшее общественное значение для миллионов людей на всем земном шаре», — начал речь председательствующий.

Нацистские преступники разместились на скамье подсудимых в соответствии с положением, которое они занимали в рейхе.

Во главе первого ряда сидел набычившийся рейхсмаршал третьей империи Герман Геринг, рядом с ним заместитель Гитлера по нацистской партии Рудольф Гесс.

«Сосед Гесса слева, — представлял ведущий, — Иоахим фон Риббентроп, министр иностранных дел».

Риббентроп выглядел обмякшим, неряшливым. Это тем более было заметным в соседстве с фельдмаршалом Кейтелем, являвшимся на заседание трибунала в отутюженном френче и начищенных сапогах.

Угар нетерпеливо тронул Чурина за руку, произнес удивленно:

— Жирным был, а сейчас, смотри, все висит на нем.

— Геринг, что ли? — понял Чурин. — Где ты его видел жирным?

— В газетах немецких. А на суде — мешок с костями.

И тут, кстати, показали внутренний вид тюремной камеры, с туалетом в неприкрытом углу возле двери, у стены стол и стул, справа — лежак.

«Жизненное пространство в пять квадратных метров, которое они завоевали», — слышится уничтожающее пояснение.

— О-хо-хо, каково-то… Ну и судьбина! Не приведи бог, — прорвалось из глубины души у пригнувшегося от изумления Угара.

Быстро меняются кадры. Снова Кейтель. Последний раз в жизни он был в полном параде, с фельдмаршальским жезлом и моноклем, 8 мая 1945 года. Он подписал тогда акт о безоговорочной капитуляции Германии, и как только поставил подпись, прозвучали повелительные слова: «Германская делегация может удалиться».

Снова кадр «жизненного пространства» тюремной камеры, исхудавшие, и без того сухопарые, Йодль и Кейтель, не глядя друг на друга, сидят за ужином.

На экране Эрнст Кальтенбруннер, заместитель палача Гиммлера. У него лошадиное, испещренное шрамами лицо, холодные глаза убийцы. Из его кабинета шли директивы об уничтожении миллионов людей в лагерях смерти.

Угар дернулся к Чурину, руку приложил к его плечу, порываясь что-то сказать, но не смог.

«Мы все были тенью Гитлера», — оправдывается Кальтенбруннер.

Не удержавшись, Чурин шепнул подопечному на ухо:

— А ты чьей тенью ходил?