Тропы «Уральского следопыта»

Нет цветного камня прочнее и тверже, чем яшма, а калканская — наитвердейшая среди ее разновидностей. Вот уж поистине вечный материал!

Нет более разнообразной и яркой палитры, чем у яшмы. К тому же яшмовые краски не выцветают, как у бирюзы, и не бледнеют, как у топаза, — они тоже вечны.

Калканская яшма — самая скромная из сестер в семействе яшм. У нее однотонно серо-зеленый цвет. Но она неброска и скучновата только на первый взгляд — стоит всмотреться, и вас покорит ее густой и благородный тон. И кроме того, — что очень важно — она наиболее «послушна» замыслу художника: именно в одноцветном камне и можно развернуться, не вступая в противоречие с материалом. Ведь на ее ровном спокойном фоне великолепно смотрится самый сложный орнамент, самый филигранный рисунок.

Возможно, на выбор камня Яковом Васильевичем повлиял его отец, который оставил сыну «в наследство» огромный монолит калканскои яшмы, привезенный в Екатеринбург в 1817 году.

Яков Васильевич долго вынашивал рисунок своей будущей главной вазы. Закончил его только через четыре года после смерти отца — в 1822-м. На эскиз обратили «особое внимание» в Петербурге…

Началась обработка яшмового монолита. И… первое разочарование — камень оказался с внутренним пороком…

Целое лето 1825 года ездил Коковин по Южному Уралу, пока нашел подходящую яшмовую скалу — камень нужного цвета, без трещин и без других изъянов. Сам наметил линию раскола. На скале разожгли костры, чтобы накалить камень. Потом горячую скалу поливали водой и обрушивали на нее удары тяжелых молотов. И она сдалась — расступилась там, где хотели люди. В трещину забили деревянные клинья, но монолит еще крепко держался за материнскую основу. Пришлось обильно поливать клинья водой — разбухая, они расширяли трещину. Почти два года ушло на то, чтобы отделить монолит и доставить в Екатеринбург. Мастер наказывал быть осторожным. Уже тогда угадывал он в этой глыбе прекрасные формы своего будущего создания, рельефные украшения, которые сейчас ажурным кружевом окутывают вазу.

Много терпения и смекалки понадобилось уральским мужикам, чтобы протащить каменную громадину сотни верст через степь, горы, тайгу.

Как ни сложно было вырубить и привезти монолит, но главные трудности впереди. Нет камня упрямее для обработки, чем яшма, — ни один обычный инструмент не берет ее.

Яшмовый монолит скалывали очень осторожно — один неверный удар, и погибли бы все труды. Калканская яшма «коварнее» всех — самая твердая, она в то же время и самая хрупкая, а потому требует самого деликатного обращения.

Чтобы создать свою вазу-мечту, Яков Васильевич изобрел целый ансамбль машин и приспособлений, с помощью которых можно было не только выполнить грубую обработку камня, но и навести на него «самые мелкие и тонкие нарезки всякого рода». Создание этих машин было этапным событием в камнерезном деле. Недаром современники Коковина говорили, что подобного «ни у египтян, ни у греков, ни у римлян и вообще как в древних, так и в новейших просвещенных иностранных государствах никогда делано не было»

Не недели, не месяцы, а годы ушли только на то, чтобы приблизиться к форме будущей вазы. К концу 1835 года успели произвести только обрезку камня, грубую обточку и «выемку внутренностей».

Якову Коковину не удалось закончить этой вазы — неожиданные события прервали не только его работу…

В 1841 году работу над ней продолжил ученик Якова Коковина — мастер Гаврила Налимов. Через десять лет ваза наконец была готова.

Более четверти века создавался этот шедевр камнерезного искусства.

Сейчас каждый, кто приходит в Эрмитаж, может любоваться этим каменным чудом. На музейной этикетке посетитель читает: «Екатеринбургская фабрика, 1851 год. Работа мастера Г. Налимова». Но, наверное, было бы справедливо, если бы рядом с этим именем (а вернее — впереди) стояло и имя Якова Коковина.

С Яковом Коковиным связано и открытие первых русских изумрудов.

В глухом месте, верстах в тридцати от Сибирского тракта, при впадении речки Токовой в Рефт крестьянин-смолокур Максим Кожевников «нашел между корнями вывороченного ветром дерева несколько больших кристаллов и обломков зеленого камня, которые и самое место найдения показал двоим своим товарищам. Все они копались в корнях и под корнями и нашли еще несколько кусочков, из которых поцветнее взяли с собой в деревню, а потом привозили для продажи в Екатеринбург». (Так описал это событие сам Коковин в своем донесении.)

Эти первые изумруды, как определил потом Яков Васильевич, были плохого качества. Они находились в разрушившейся жиле, потеряли цвет и покрылись трещинами. Поэтому скупщики самоцветов в Екатеринбурге приняли их за «худые аквамарины» и купили «по самой малой цене».