Тропы вечных тем: проза поэта

— Мне кажется, что критика, даже самая доброжелательная, не вполне разбирается в природе вашего творчества? Что уж говорить о таких специалистах по «поэзии наших дней», как С. Чупринин, полагающий, что Юрий Кузнецов вовсе не рассчитывает на понимание читателей и читательскую любовь.

— Каждое новое суждение этого критика о каком-либо из современных поэтов лишний раз подтверждает его крайнюю глухоту к поэзии. В стихах может разобраться только тот, кто полюбил эти стихи. А тот, кто не любит, недоброжелательно к ним относится, он просто не понимает поэта: в силу своего ослепления, что ли.

Впрочем, есть один доктор филологических наук из Донецкого университета — Владимир Фёдоров. Он до мозга костей кабинетный учёный, а вот разобрался столь досконально в ряде моих стихов, что меня самого удивил. Я, например, не мог никак объяснить себе, почему вдруг обратился к образу мифической Европы в одноимённом стихотворении, а он как-то тонко пробился в самую его суть.

— Юрий Поликарпович, меня покоробило, что тот же С. Чупринин, не умея или не желая вникнуть в природу клубящегося поэтического воображения, вдуматься в смысл трагизма стихов об отце, укоряет автора за то, что он только скорбит, а не показывает «боевой путь героя». А ведь с этих стихов «Отец», «Четыреста», «Знамя с Куликова» для многих начиналось знакомство с вашей поэзией.

— Воспоминания об отце, о минувшей войне долгое время были одним из главных моих мотивов. Отец был подполковник, начальник корпусной разведки. И погиб в 1944 году в Крыму, когда мне было три года. Помню, как я разыскал место его гибели между Бахчисараем и Севастополем. В братской могиле захоронено более семисот солдат и офицеров. А какая-то бойкая вдова оставила там такую памятную доску: «Здесь лежит старший лейтенант такой-то и др.»

«Ничего себе и др.», — оторопел я от этого непробиваемого хамства. Теперь-то там обелиск поставлен, все имена на нём высечены, а сколько хлопот было…

— Скажите, Юрий Поликарпович, «Сказку о Золотой Звезде» вы при Брежневе написали?

— При нём, но напечатать, конечно, не мог. Помню, прочёл её как-то в Челябинске в заводском клубе и не понял сразу, отчего вдруг такая гнетущая тишина настала, и партийное руководство смотрит на меня как-то испуганно.

— Представляю себе, услышать тогда такое, как та золотая рыбка обошлась с нашим многозвёздным автором мемуаров:

И грянул гром! Ни свиты, ни машин.В широком поле он стоит один…

Но мне кажется, что и те ваши стихи, которые критика презрительно обозначала «туманно-мистическими», именно сегодня приобретают свой истинный смысл.

— Что вы имеете в виду?

— Ну хотя бы «Отдайте Гамлета славянам!» с его афористичным окончанием: «Зачем вам старые преданья, когда вы бездну перешли?!»… и, конечно, «Простота милосердия».

Юрий Поликарпович, скажите, а почему в ваших стихах так много бабочек?

— У меня много всякой живности. Есть птицы разные, есть и бабочки. Не знаю, право…

— Нет, серьёзно, бабочек я у вас насчитал бесчисленное множество. Это какой-то сквозной образ, нечто вроде изображения души, её символа. Особенно в тех стихотворениях, которые связаны со сновидениями. Вот, например: