Тропы вечных тем: проза поэта

Поезд Москва — Тюмень. В купе солдат, его отец (якобы), алкаш и автор-рассказчик.

Автор наблюдает за отцом и сыном. Вроде сын и вроде нет. «Где служил, сержант?» «Там, — махнул рукой на Юго-восток, — где вы полгода назад читали свои стихи». «Я полгода назад читал свои стихи в дружественной стране» «В дружественной стране, где и враги, коли к ним попадёмся, сдирают с нас кожу живьём».

«Мда, а не боялся, сержант?» «Не очень, я ведь родился в сорочке».

— Он у меня бравый, даже родился десантником, — добавил отец.

— Как так?

И тут отец (племянник Сидора Васильевича) поведал следующую историю, которую автор, домысливая, предложит читателю.

*

— Едем к бабушке. (вдова / жена Сидора Васильевича)

— А почему не самолётом, так ведь быстрей.

— Я с некоторых пор не люблю самолёты. Я в нём горел, мы с ним горели.

Они пошли в вагон-ресторан. — Вот столик как раз для нас. За столиком сидел лысый человек с круглыми глазами в круглых очках с выпяченными губами. — Позвольте? — Конечно, конечно. Сели.

Лысый как-то расслышал, что я писатель и просиял.

— Пишите? А как ваша фамилия?

— Моя фамилия вам ничего не скажет.

— Гм. А мой Марик тоже пишет. Он пока студент, но скоро пойдёт в гору, у него там друг есть! Бессмертная величина! Вы наверно слыхали: Пушкин.

— Как Пушкин? Слыхал. Но при чём тут Марик, ваш сын?

— А так. И Пушкин и Марик, к нему вхож.

— Ну Марик ладно, но ведь Пушкина-то давно нет.

— Не может быть! Неужели умер? Постойте, Вы говорите, умер? Значит, Марик от меня скрывал. То-то он всё грустный ходил. Бедный Марик, а ведь все уши прожужжал родному отцу: «Папа! У меня есть Пушкин, а всё остальное мелочь. Мой Пушкин! Мой Пушкин!»

— Пушкин погиб уже полтораста лет назад.

— Ай, ай, ай! Бедный Марик. Но это вы точно?

— Точно.

Отец Марика надолго замолк, видимо, что-то соображая в уме.

— Да не пропадёт ваш Марик, — решил его успокоить отец.

— Мой Марик нигде не пропадёт, — патетично произнёс лысый человек, встал и ушёл.

*

В ресторане. Алкаш из их купе. Расплачиваясь, дал денег меньше.

— Вы ошиблись, — сказала официантка.

— Я никогда не ошибаюсь, вернее, мой желудок, я съел именно на эту сумму, он это чувствует, а вы её удваиваете, значит, ошибаетесь Вы.

Как-то утром с похмелья я выпил ошибкой стакан воды. Вы думаете, я ошибся? Чёрта с два! Я тут же охмелел, ибо никогда не ошибаюсь!

2. Сидор Васильевич

«Племянник» — глава

Плакал, проснувшись утром, о России. Зачем придумали жестокую поговорку «Москва слезам не верит»?

Плач…. О, святые слёзы!

3. Падение Сиюмбике

«Падение Глафиры» — глава.

Одинокая девушка любуется собачкой на Тверском бульваре.

— Какой милый пёсик! Я б хотела такого завести.

— А ты ещё бы кошечку завела! — раздался грубый смех. — Ха-ха!

Кошечка у меня уже есть. (Когда Глафира плачет, кошка слизывает ей слёзы)

*

Глафира летом ездит в набитых автобусах. Ей одиноко. Ей хочется, чтоб её обнимали. Она устала от безличных объятий общественного транспорта.

Глафира покупает чемодан, набивает его яблоками и таскает по городу — в надежде, что ей поможет нести какой-нибудь прекрасный незнакомец. Увы. Сначала ей помогает пожилая женщина, потом какой-то подозрительный тип (— С юга? — Нет, не с юга? — Из Риги? Прибарахлилась, небось?). Глафира с ужасом убегает. Иногда она садится где-нибудь в сквере, открывает чемодан и грустно ест яблоко.

В третий раз это был он — из Касимова, командировочный. Он донёс чемодан до подъезда, поднялся на этаж. Глафира поднималась с трудом — ей было трудно нести готовые слова:

— Может, зайдёте?

Она была счастлива: она теперь женщина! Касимовец уехал навсегда.

Глафира забеременела. Когда минуло семь месяцев беременности, она ушла в декрет и решила поехать к любимому в Касимов через Рязань. Ранее она написала письмо. Ответа не было. Она написала второе — уже в отчаянии. «Не помню. Может быть», — был ответ. Она решила ехать.

*

Она грызла его. «Яблоко, яблоко — плод соблазна!»

Она впилась зубами в сочную плоть.

Закрыв глаза, она видела его образ. На глазах любви повязка — под повязкой глаза видят любимый образ.

*

Она верующая. В комнате икона

«Самолёт» — глава.

Пассажиры. Пьяный с гармонью и ломиком. Он однажды сел на трактор и пропахал главную улицу. Оставил борозду. «Запахать город под хлеб!».

…

Пассажир.

«Роды» — глава.

Чтобы перерезать пуповину, Сидор Васильевич достал складной нож, раскрыл и чтобы очистить лезвие, вонзил нож по рукоять в визжащего поросёнка, вынул, обтёр о брюки и перерезал пуповину.

*

Солдат стал ходить туда-сюда по самолёту.

— Не мешай! — крикнул Сидор Васильевич.

— Не могу сидеть, страшно! — и опять замаршировал.

— Солдат, стой! — взревел С.В.

Солдат стал.

— На месте шагом марш!

Солдат замаршировал на месте.

*

Племянник выпрыгнул из горящего самолёта, который бешено бежал по буеракам прямо на каменный сарай.

— Ребёнка давай! — он бежал, держась одной рукой за дверцу. Так бегут пешие казаки, держась за стремя скачущего товарища.

Сидор Васильевич кинул ему новорождённого за пазуху — и сердце его остановилось. Нет, оно разорвалось.

*