Тропы вечных тем: проза поэта

— Я так торопился, — сказал он. — Среди секретных документов, которые мы захватили, в списке предназначенных фашистами к расстрелу я увидел нашу фамилию… Что ж, я успел…

Это последнее, что успел отец. Он погиб в 1944 году в Крыму. Воспоминания об отце, о минувшей войне — один из главных моих мотивов.

Селу Александровскому я обязан своим первым воспоминанием. Мне было с небольшим два года. Помню, как долго открывал тяжёлую калитку с высоким крыльцом, ту самую, перед которой недавно стоял отец. Выйдя на улицу, я увидел сырой, мглистый, с серебристой поволокой воздух. Ни улицы, ни забора, ни людей, а только этот воздушный сгусток, лишённый очертаний. Конечно, такое воспоминание не случайно. Это было то самое туманно дремлющее семя, из которого выросло ощущение единого пространства души и природы. Возможно, в этом и следует искать объяснение „космической туманности“ некоторых строк о природе и человеческой душе, которые встретит читатель в этой книге.

Затем мы переехали в Тихорецк к деду и бабке, у которых была саманная хата с участком. В истории он ничем не примечателен, этот тихий городок, если, правда, не считать двух фактов. Когда-то через него проезжал Марк Твен, и, как свидетельствует его записная книжка, на станции у заморского классика исчез чемодан с бельём. Да ещё по окрестным полям проскакал за поездом маленький жеребёнок, которого из окна вагона заметил Есенин и обессмертил в своём „Сорокоусте“.

Мой дед любил выходить по вечерам во двор и смотреть в небо. Он долго глядел на звёзды, качал головой и задумчиво произносил:

— Мудрёно!

В этом словце звучала такая полнота созерцания, что его запомнили не только его дети, но и внуки. А мне он дал понять, что слово значит больше, чем оно есть, если им можно объять беспредельное.

Свои первые стихи написал в девять лет. И долго писал просто так, не задумываясь, что это такое, и не заметил, когда стихи стали для меня всем: и матерью, и отцом, и родиной, и войной, и другом, и подругой, и светом, и тьмой…»

В архиве поэта сохранилась черновая машинопись одной из версий данной статьи с перечёркнутым названием «Вступительное слово». В ней отражён ряд подробностей, исключённых из окончательного текста:

«Моя биография началась за десять лет до моего рождения, когда мои родители впервые увидели друг друга. Всё, что происходило с ними, отразилось и на мне: предвоенные мытарства отца, кадрового офицера, вынужденного пойти учительствовать, переживания матери, настолько сильные, что она, будучи беременной, решила [не рожать] \обойтись теми детьми, какие уже есть/. Но было уже поздно, и я родился, вопреки всему, 11 февраля 1941 года, на Кубани в станице Ленинградской…

…Война кромсала русское пространство. Осенью 1942 года мы очутились по ту сторону фронта, а отец по другую — в районе Моздока. К северу через калмыцкую степь гремела Сталинградская битва. Вскоре немцы покатились с Кавказа…

…Через полчаса в село вошли советские солдаты. Отец пробыл день-два. Прощаясь, он отозвал мать в сторону:

— Вот что. В комендатуре мы захватили секретные документы. Среди них список лиц, предназначенных к расстрелу. Как это случилось?

— Я не выходила из дома, — сказала мать. — Но есть было нечего, и я пошла к старосте. Люди ходили и кое-что перепадало. Он меня сразу узнал:

— А, жена комиссара пришла! Помощи просить!

— Не мне, детям.

— Детям? И детей не забудем… Ступай! — и записал.»

Ещё один вариант заглавия автобиографии из другой черновой машинописи — «Всё розное в мире — едино» (ср. в стих-нии «Стихия», 1979: «Всё кровное в мире — едино…»).

В архиве сохранилась также черновая рукопись (без даты и заглавия) с набросками к автобиографии (жирным выделены фрагменты, не вошедшие в опубликованные тексты):