Тропы вечных тем: проза поэта

Ах вы чуды мои, причуды —Эти гусельки-самогуды,Да касатка моя — трёхрядка,Да поддужные соловьи!Эй вы «купчики» удалые,Дедовья вы мои честные!Ой, спасибо вам за раздольеЭтой песенной колеи.Хорошо там у вас, в замостье,Постоять на глухом погосте

И с кустом бузины дремучейПогрузиться в покой времён!И услышу я голос крови.И пройдёт он, как ветер, в слове;И проснется в моей дремотеТот забытый вечерний звон…[111]

Детские впечатления сформировали из него неповторимую личность, и он навсегда остался верен первым святыням. «И гляжу я на землю глазами ребёнка», — скажет он уже седым. Не каждому дано глядеть на мир глазами ребёнка, но таков дар судьбы, ниспосланный поэту.[112]

2

Николай Тряпкин близок к фольклорному началу и этнографической среде, но близок как летящая птица. Он не вязнет, а парит. Оттого в его стихах всегда возникает ощущение ликующего полёта, удерживаемого земным притяжением, ибо талант поэта удивительно чуток к равновесию. Он никогда не опускается до стилизации — он творит. Достаточно образа, строчки, пословицы, случайно услышанного напева, чтобы это тут же навеяло ему целое стихотворение, оригинальное и совершенное по форме. Бытовые подробности в его стихах отзываются певучим эхом. Они дышат, как живые. Поэт владеет своим материалом таинственно, не прилагая видимых усилий, как Емеля из сказки, у которого и печь сама ходит, и топор сам рубит. Но это уже не быт, а национальная стихия. Читая его стихи, не можешь не воскликнуть: «Тут русский дух! Тут Русью пахнет!».

3[113]

Влияние поэта стремительно растёт, однако всё его самобытное творчество ещё ждёт настоящей оценки. Критика отмечала его чистый и напевный голос, светлое узорочье словаря, особливую лебединую стать, но подозревала в нём некую закруглённость диапазона. Так ли это?

Как сегодня над степью донецкойСнова свист-пересвист молодецкий.Голосят трубачи по излогам,Завивается пыль по дорогам.А по ним, да во мгле полуденной, —То ли старый Богун, то ль Будённый,То ли вижу — с холма непростогоЗамаячил дозор Годунова…Только стяги, да ветер, да слава.

Красногривая стелется лава…Это просто над степью донецкойСвистнул ветер в кулак молодецкий —И в степи через все перегоныПоскакали его эскадроны…То не всадники древней разведки,То взбираются вверх вагонетки…Эй-го-гей! Перекатное поле!Гулевая осенняя воля!И чрез все рубежи и заставыМаханули гривастые травы.

И дымятся холмы насыпные,Копяные, крутые — степные!И стоят, как былинные шлемы,У истоков грядущей Поэмы.

Вот она, «гулевая осенняя воля»!

От Годунова до Будённого, от старой былины до грядущей поэмы — есть где разгуляться. Мир распахнут в оба конца. Конечно, такой свободы не купишь ценой быта. Тут плата дороже.

1975, 1978, 1981

О СТИХАХ ВЛАДИМИРА ФЁДОРОВА

В конце прошлого года, в одной из случайных поездок, мне, можно сказать, повезло. На берегу студёной Лены я познакомился с Владимиром Фёдоровым, неизвестным молодым человеком. Есть в его стихах некое поэтическое предзнаменование. Во всяком случае, так мне кажется. Если я ошибаюсь, то тем хуже для молодой русской поэзии, а Фёдоров это переживёт, поскольку ничего не подозревает и ни на что не претендует.

Обратимся к стихам. Да, они угловаты. То там, то сям прорывается детская непосредственность. Чувствуется, что стихи писала размашистая, но лёгкая рука.

Рифмы самые обычные: «тень — деревень», даже размытые «порога — дороге», «просекам — осень», более того, почти никакие: «слов — село», «за ним — дни», «давно — снов» и т. п., есть и тавтология: «гости — погосты», но по первую пору не так страшно. Хотя стоит и напомнить, что на рифму может не обращать внимания только тот, кто владеет ею в совершенстве.