Тропы вечных тем: проза поэта

Но вот губами я приникИз проруби напиться —И чую, чую, как родникКо мне со дна стремится.И задышало в глубине,И влажно губ коснулось,И ты, уснувшая во мне,От холода проснулась.

Что же остаётся ещё? Мысль. Миросозерцательная мысль.

Светла, законченно-стройна,

Чуть холодна и чуть жестока,На гордый риск идёт она,Порой губя свои истоки.Не отступая ни на пядьПеред бессмыслием постылым,Она согласна лишь принятьВселенную своим мерилом.

Это верно. Думать нужно о большом — и образами. Возникает зрительный образ:

И в гуле наклонного ливня,Сомкнувшего землю и высь,Сверкнула извилина длинно,

Как будто гигантская мысль.Та мысль, чья смертельная силаУже не владеет собой,И всё, что она осветила,Дано ей на выбор слепой.

Вот такие молнии сверкают над шероховатой поверхностью его стиха. Писал он всегда шероховато. Его поэзию можно сравнить с размытой, резко пересечённой местностью — меловым Дивногорьем, расположенным при впадении Тихой Сосны в Дон. Прасолов любил там бывать.

Москва и Воронеж не приняли его при жизни. Их можно не винить за это. Его просто не слыхали. Его и не могли услыхать. Вот почему признание к нему пришло поздним числом — усилием друзей, через печатное слово.

Он рано ушёл из жизни, не зная её вкуса: сладка она или горька. Он ощущал только её удары, от которых в его стихах даже солнце сплющивалось о землю. Даты его рождения и смерти: 1930–1972. Он успел написать «Ещё метёт во мне метель» — вообще одно из лучших стихотворений о прошлой войне. В нём он выразил такую силу русского человеколюбия, которая и не снилась нашим «гуманным» врагам. Он создал уникальный мир неречевого слова. И создал надолго, а это, при нашей скудости и расточительности, кое-что да значит. Я склоняю голову перед его подвигом.

1986

БОЛЕВЫЕ СТРУНЫ

(Отзыв о книге Хуты Гагуа «Жажда»)

Свой творческий принцип X. Гагуа выразил уже в раннем стихотворении — программном «Я — чувствую». Почему мир прекрасен? Потому что в нём всё взаимосвязано. Красота существует объективно, и понимание её языка происходит вдруг, неожиданно, когда строй души человека и окружающий мир достигают гармонии. Особенно впечатляют своей конкретностью и точностью поэтические детали:

Вот ворон взлетел с валуна,И взвились, как сабли из ножен,Побеги в полях, и ушёлС овечьей отарой старик.Да, перед такой красотойЯ, честное слово, ничтожен,Но вместе с такой красотойЯ одновременно велик!(Перевод О. Чухонцева)

Образ пастуха нам ещё не раз встретится, постепенно приобретая всё более монументальные черты.

А на скале, как бог, в дремучей буркеСтоит пастух в сиянье солнца с ветром,И золотится вечно в далях гулкихСвет пастуха, пронизанного светом, —(Перевод Ю. Мориц)

напишется через пятнадцать лет в стихотворении «Два лета пролетят…».

Обратите внимание на строку: «Свет пастуха, пронизанного светом». Свет — одна из первозданных, постоянных и несомненных величин системы мер X. Гагуа.

Что это за свет? Он «восходит с зарёй», и затем, достигая природы, земли, людей, он дробится, преломляется, рассеивается. Он становится всё более отражённым, естественно обретая свойства живой жизни: «берёза свет источает», «как память о солнце — сверканье платана», «листья осенние — множество солнц на земле позастылой»… Это — и свет материнской любви, способной преобразить мир.

«Храм всея Любови» — так торжественно назван в стихотворении родильный дом. Поэт совмещает планы высокий и обыденный, и свет любви централен здесь.

Интересна и показательна метаморфоза луны. Она — «безнадёжный свидетель» ранних стихов, в ту пору с ней неразрывно связывались «темень, да скука, да холод». И вот она же постепенно приобретает «высокий таинственный свет», поднимаясь до символа поэтического творчества. «Под этой луной золотистой я — песня, вы — горстка золы», — скажет поэт, обличая мещанство.

Многое меняется с годами, меняются и черты характера самого поэта: мудрость, спокойствие, опыт сменяют юношескую романтичность. Приход душевной зрелости обостряет и осознание своего долга перед живущими и ушедшими.