Поэт — по традиционной версии — это отклик, зеркало, эхо. В хорошо настроенном инструменте и ветер пробуждает гармонию. Щедро отзываясь на сигналы мира, поэт постепенно обретает потребность слушать, видеть, сочувствовать и понимать. И это поистине жажда — «струи незамутненной», «дальней звезды», памяти…
<О СТИХАХ ЕВГЕНИЯ ЧЕКАНОВА>
Приход каждого молодого дарования всегда радует: ещё одна надежда, ещё одно обещание! Правда, радость тревожна: а исполнится ли обещание? Это покажет время.
Евгений Чеканов обещает. Он не блуждает в метафорических туманах, не вязнет в рутине абстракций, а ищет точного слова. Видение его не расплывчато, а конкретно. У него верные ориентиры: родина, добро, правда. Родина даёт ему твердую почву под ногами, а добро и правда — свет и путь.
Конечно, по пути в страну поэзии не обошлось без посторонних влияний, но Чеканов строг к себе и намерен их преодолеть.
Стих его предметен, зорок, чётко сфокусирован, бытовые сцены, житейские мелочи, полные потаённого смысла, следуют в стихах одно за другим, как кадры в кино. Он хочет много схватить, увидеть. При этом молодого задора и напористости ему не занимать.
Он по натуре боец и хочет побед. Похвально. Но есть ли они у него? Есть. Впрочем, пусть об этом судит читатель. Я укажу на одну безусловную победу. Это стихотворение «Страж Заполярья».
Тут и сила, и мужество, и беззаветная преданность Родине, а главное — краткость. Так оно и должно быть: большое чувство немногословно.
СЛОВО О ДРУГЕ ЮНОСТИ
Поэта Валерия Горского я знал с семнадцати лет ещё по Тихорецку. В моей памяти стоят как живые неправильные черты его младенческого лица, большой выпуклый лоб, увеличенный залысинами, маленький безвольный подбородок, его южные красивые тёмно-карие глаза, опушённые длинными девичьими ресницами. Словно издалека слышу его бухающий кашель: он страдал хронической астмой и дышал, как простреленная гармонь. В последние годы с его худого смуглого лица не сходило страдальческое выражение.
Но он был беспечный человек и никогда не заботился о себе. Всегда заботились о нём другие: мать, отец, бабка, а вскоре к ним присоединилась его сестра, которая была моложе его на пять лет. Он привык к этой опеке и до конца жизни оставался взрослым ребёнком.
По мягкости характера или по отсутствии его он избегал взрывных ситуаций, предпочитая компромисс и неопределённость; уклонялся от волевых решений. Всё за него решали другие, но как-то так получалось, что это ему не помогало и жизнь его сплошь состояла из странных случайностей и нелепостей. Впрочем, и тут была закономерность: с ним случалось то, что было на него похоже.
А между тем он всегда тянулся к теплу и свету, и было в нём что-то детское, чистое, незлобивое, за что его любили друзья и случайные люди, закрывая глаза на его недостатки. Так, на него нельзя было положиться, его слово часто расходилось с делом — ему прощали даже это.
Он был мечтатель и жил в воображаемом мире. В жизни его привлекало не то, что есть, а то, что могло быть. В этом смысле он представлял собой обломок некоего светлого идеала, сокрушённого нашей рационалистичной действительностью. Совершенно разные люди угадывали это и тянулись к нему.
По ночам ему снились причудливые красочные сны, а днём он грезил и видел свои грёзы воочию. Он так и признавался:
Что он видел? Вот взлетает старая ветряная мельница. Вот весенней ласточкой кружится самолёт и машет крыльями. Вот горит река на закате:
Одним словом, он видел и слышал невероятные вещи. Конечно, иногда он чуял в них какой-то подвох:
Но такие прозрения были редкими. В жизни он не мог отделить вымысел от реальности, так всё перепуталось.
Ко времени он относился своевольно. Оно ему не нравилось.