Тропы вечных тем: проза поэта

Незримая духовная нить связывает его с более отдалённым временем — с древними развалинами некогда могучих крепостей. Но он достаточно искушён и знает печальную истину:

Чтобы идти вперёд, былой не хватит славы.

В младенчестве он увидел струящийся сверху лунный свет. А в зрелые годы восклицает:

На небеса взгляни, на небеса!

Глядит на небеса и вопрошает:

Звёзды блещут — что знают о насНа далёких загадочных звёздах?

Жизнь полна тайн. В младенчестве он услышал чудесные звуки саза. А после ему открылись голоса — «сокровенно-невнятные речи земли». В каждом голосе скрыт целый мир. Даже в голосе, звучащем нынче с минарета:

И глас муллы не просто свысока —К нам долетает из восьмого века.

Слышать голос веков — это значит слышать большую память человечества, значит войти в большое бытиё. Но для этого нужно преодолеть большое забвение, окутывающее человека как бы с двух сторон — перед рождением и после смерти. Поэт преодолевает это забвение в звёздный час одиночества:

Как таинственна жизнь, как трепещет листок!И я вспомнил всё то, что я помнить не мог,Видно, кто-то был так же, как я, одинок,Кто-то, живший однажды на свете.

Итак, все живы! Мать и отец волей поэта превращаются в деревья и говорят друг с другом. Зрение поэта таково, что он видит насквозь гору и заключённых в ней пращуров.

Усопших поминая год за годом,

Живыми за столом считаем их.По сути, называется народомЖивое братство мёртвых и живых.

«Мёртвые живут с нами, просто они стали невидимыми», — гласит восточная пословица. Всё родственно: и люди, и природа. Конечно, поэт смотрит на мир глазами ребёнка:

Деревья, снег — они ведь нам родня.

Но в этом нет никакой инфантильности. Тут глубина! Так на мир смотрели наши далёкие предки, и они его видели целостным.

Поэтический мир Мамеда Исмаила полон движения. Его птицы редко сидят на ветках, они летают, его поезда не стоят в тупиках, они мчатся, его герои движутся, его годы летят, как им положено. Это движение не хаотичное — оно подчинено внутреннему тяготению. Есть в этом движении некая закруглённость. Есть миру поэта предел. Так сказать, земной предел. Поэт и сам замечает:

Но эту реку мы не перешли.

В чём дело? А дело в том, что его мир обладает вращательным движением. Он закруглён и вращается вокруг светящегося центра. Вспомните мать — мерцающую точку в пространстве. Так вращается

Мотылёк — вокруг свечи,Мать-планета — вокруг солнца.

И тогда поэт намекает на вращение мира:

Под сердцем у жены ребёнок повернулся.Не в этом ли секрет вращения земли?

Иногда он делает вид, что ему ничего не известно:

Наши годы молодые, — о, куда они летят?

Но сама поэтическая система поэта говорит о том, что все годы летят друг за другом по кругу. На это есть прямое указание:

Играли мы в «Харлан-баба» —Вращался мир вокруг столба,В глазах рябил, в ушах свистел,За годом год вокруг летел…Откуда детское желаньеКружиться? Или мирозданьеТому пример?.. У нас в кровиВращенье света и любви.

От круга недалеко до шара. Недаром поэт часто прибегает к образу плода. Им может быть гранат из одноимённого стихотворения или яблоко из упоминавшейся уже поэмы «Святыни мои».