Тропы вечных тем: проза поэта

Может возникнуть вопрос, почему я выступаю как какой-то сопротивленец? А между тем меня с самого начала критика хвалила. Я к этому быстро привык. Потом стали ругать. Привык я и к ругани. После же окончания Литинститута, став вращаться в московской литературной среде, я с удивлением заметил, что очень многие литераторы преувеличивают своё значение и не терпят никаких замечаний в свой адрес. Особенно это характерно для молодых авторов. Они почти все до одного считают себя большими или великими. Вот почему, если я высказываю критические суждения по заметным фигурам, таким, как Ахматова или Цветаева, то об остальных нечего и говорить.

— Многих критиков в своё время возмутила такая строфа:

Пусть они проживут до седин,Но сметёт их минутная стрелка.Звать меня Кузнецов. Я один.

Остальные — обман и подделка.

Ст. Рассадин, например, увидел в ней воинствующее самоутверждение автора, граничащее с гениоманией. Вы согласные с таким прочтением?

— Конечно, нет. Критика не обратила никакого внимания на жанр произведения. А я написал эпиграмму. Уже одно это предполагает резкое отношение к чему-то. Таковы особенности сатирического жанра. Не случайно процитированным строкам предшествует строфа:

«Как он смеет? Да кто он такой?Почему не считается с нами?» —Это зависть скрежещет зубами,

Это злоба и морок людской.

И акценты в эпиграмме сделаны на словах «морок» и «обман», словах одного ряда. В стихотворении высказано моё резкое отношение к обману.

Претензии критики считаю непрофессиональными. (Замечания читателя мне в общем-то понятны, он мог быть не искушён в поэтических жанрах). Ни один настоящий поэт не предъявил мне никаких обвинений. Это стихотворение не задело самолюбия серьёзных писателей.

Критикуя моё стихотворение «Как он смеет? Да кто он такой?..», критики тогда должны были подвергнуть хотя бы сомнениям подобные утверждения поэтов прошлого. Скажем, персоязычного поэта Тахира, жившего в XI веке, четверостишия которого до сих пор бытуют у народов Востока:

Я море, что бурлит вкраплённое в алмаз,Я точка та, что суть меняет фраз.

В тысячелетье раз приходит в мир достойный.Я тот, кто родился в тысячелетье раз.

Каково сказано? Что — это должно было задеть моё самолюбие? Или самолюбие тех поэтов, которые жили сразу после Тахира — например, Хафиза или Навои? Нет, конечно.

Такова поэтическая традиция. Одним из её продолжателей был, например, Сергей Есенин. В «Исповеди хулигана» он, обращаясь к своим родителям, писал: «О, если бы понимали, что сын ваш в России самый лучший поэт». Эта традиция — сознание, видимо, достоинства звания поэта. Во всяком случае, читая Тахира, я так воспринимаю его четверостишие.

Конечно, Тахир ошибался. В текущем тысячелетии рождались поэты и посильнее его. Ну и что из этого? Ничего оскорбительного для себя в утверждении Тахира они не находили.

В отличие от критиков. Они или поддерживают рутину или плодят дутые имена. А когда поэт что-то говорит о себе высоким слогом, это их задевает. Это от чего-то мелкого, от мелких чувств, идущих от литературного быта.

В стихах может разобраться только тот, кто полюбил эти стихи. А тот, кто не любит, недоброжелательно к ним относится, он просто не понимает поэта: в силу своего ослепления что ли. Сергей Наровчатов — руководитель поэтического семинара, в котором я учился, как-то сказал, что о поэте может хорошо написать только поэт и никто больше. Я согласен с этим.

— Как открывался вам мир поэзии? С чего начиналась ваша литературная биография?

— Составляя «Избранное», намеченное к выпуску в издательстве «Художественная литература», я обнаружил в школьных тетрадях своё давнее стихотворение. Оно было написано в пятьдесят третьем году. Мне было тогда двенадцать лет. Я рассказывал в нём о своём родном городе — Тихорецке. А второе стихотворение написано годом позже. Оно — о погибшем отце, о доме. Выходит, в детстве я писал о самом главном. Эти первые стихи хочу включить в «Избранное», чтобы показать свой путь в поэзию.

А вообще печататься я стал рано. В двадцать лет ждал выхода первого сборника. Он стоял уже в плане Краснодарского издательства. Но меня призвали в армию. И книга из плана враз «вылетела». После трёх лет армейской службы понадобилось ещё два года, чтобы сборник восстановили в плане. Книга «Гроза» появилась только в 66-м году.