Трудный поединок

На вопрос Гольста, бывали ли у Амировой в гостях мужчины во время отсутствия Дунайского, Жарикова ответила отрицательно. И звонков от мужчин она тоже не помнила. Правда, Жарикова довольно часто уезжала навестить престарелую мать, так что гости могли посещать Амирову в это время…

В дверь заглянула Лена Захарова и кивнула головой. Это означало, что Брендючков доставлен.

Георгий Робертович не хотел, чтобы Жарикова покидала стены прокуратуры, пока он, наконец, не приступит к допросу Дунайского,– чем черт не шутит…

– Елена Михайловна,– попросил Гольст практикантку,– пожалуйста, проведите Гликерию Саввичну в соседнюю комнату.

– Да-да, конечно…– Захарова вопросительно посмотрела на следователя.

– Вы,– повернулся к свидетельнице Гольст,– прочтите протокол там, в том кабинете. Внимательно, ничего не пропуская…

– Не умею я читать, товарищ начальник,– призналась Жарикова.– Да кабы знала грамоту, поплясал бы у меня Брендючков! Все бы отписала, куда следует…

– Ладно, ладно, вам прочтут. Может быть, еще что-то вспомните, расскажете мне потом. Договорились?

– А почему бы нет,– поднялась старуха и, уважительно поглядев на девушку, двинулась к дверям.

Георгий Робертович передал протокол допроса практикантке, шепнув:

– Дайте ей выговориться. О чем угодно. И подольше… Как договорились…

В дверях Жарикова столкнулась с Брендючковым. Она с нескрываемым злорадством посмотрела на своего соседа, от чего, как показалось Гольсту, тот сжался, суетливо подался в сторону, пропуская старуху.

Ипполит Васильевич Брендючков был невысокий, худощавый, удивительно стройный мужчина лет пятидесяти пяти. И хотя внизу была раздевалка, Яша, видать, снова перестарался: свидетель вошел в касторовом пальто, подбитом лисой, и смушковой шапке пирожком, которую он, войдя в кабинет, поспешно снял рукой за верх и прижал к груди. Идеальный пробор, тонкий прямой нос с высоко вырезанными ноздрями, на котором поблескивало пенсне; массивный перстень с печаткой на холеной руке довершал его облик.

– Изволили меня вызвать, товарищ следователь? – спросил он, чуть картавя.

– Да, Ипполит Васильевич. Раздевайтесь, прошу вас,– сказал Гольст, показывая на стул.

Брендючков аккуратно снял галоши с ярко-красной суконной подкладкой, поставил их под вешалку; повесил пальто и шапку, провел рукой по прическе, и так лежащей волосок к волоску, подошел к стулу и сел прямо, как будто к его спине был привязан аршин.

«Словно сейчас из Благородного собрания»,– отметил про себя Гольст. Таких типажей ему уже давненько не приходилось видеть.

Ипполит Васильевич вынул из внутреннего кармана портмоне тисненой кожи и достал желтую от времени бумагу, упрятанную в прозрачный целлулоид. По тому, как подрагивали его пальцы, следователь понял, что Брендючков волнуется. И изрядно.

– Чтобы сразу как-то исключить недоразумение по поводу принадлежащего мне личного строения, полученного по наследству, будьте любезны, ознакомьтесь, пожалуйста,– протянул он бумагу Гольсту.

Георгий Робертович машинально взял ее и с опаской развернул, боясь, что она рассыплется у него в руках. Размашистым почерком на ней был напечатан текст, решительный, как пулеметная очередь: «Сим подтверждаю, что в Первую русскую революцию 1905 года гражданином Брендючковым В. В. мне была оказана помощь от ран, полученных в борьбе с царским самодержавием, отчего я выжил, а гражданин Брендючков В. В. за вышеозначенные действия подвергался преследованиям жандармских ищеек. Начальник УЧК[1] Михаил Гудков».

Подлинность подписи заверяла печать.

Гольст с любопытством глянул на собеседника: такого документа ему еще не приходилось держать в руках.

– Значит, вы имеете отношение к медицине?– спросил он, возвращая бумагу.

– Простите, вы не обратили внимания на инициалы «В. В.», Василий Венедиктович. Мой отец…– Брендючков аккуратно спрятал охранную грамоту в портмоне.– Позвольте полюбопытствовать, вы, случаем, не москвич?

– Из Коломны.

– Тогда вряд ли знаете… Мой отец владел аптекой в Хамовниках. Нет, вы не подумайте, сомнительных снадобий он не держал… Закончил институт в Дрездене, стажировался во Франции, в институте великого Пасте-ра… И товарища Гудкова он действительно спас… До октября семнадцатого, как указано в документе, находился под надзором полиции.– Брендючков снял пенсне, протер его замшевым лоскутом и снова надел.– Учитывая его заслуги перед Совдепами, нашей семье разрешили иметь дачу, которую он в соответствии с актом, оформленным у нотариуса, передал в наследство вашему покорному слуге,– чуть поклонился Ипполит Васильевич и снова извлек бумажник.

– Нет-нет,– поспешно остановил его следователь, понимая, что надо поскорее разрешить недоразумение.– Я вам верю. Дача меня не интересует нисколько.

– Как же-с? – растерялся Брендючков, кивая на дверь.– А моя соседка? Признаюсь, у нас постоянный афронт. То есть с ее стороны. Хотя, смею вас заверить, я никогда никакого повода не давал.

– Понимаю… Не в этом дело,– снова перебил Гольст.