Труп в библиотеке. Отравленное перо. Пять поросят. Час зеро

— Нежная душа. Очаровательное создание, не правда ли? Живой анахронизм, антиквариат. Принадлежит даже не своему поколению, а предыдущему. Должно быть, ее мать отличалась необычайно сильным характером: она остановила их семейные часы примерно на тысяча восемьсот семидесятом годе. И держала своих домочадцев под стеклянным колпаком. Люблю встречаться с подобными феноменами!

Я не был расположен обсуждать какие бы то ни было феномены и поэтому спросил:

— А что вы сами обо всем этом думаете?

— О чем именно?

— Об этих письмах и об убийстве.

— То есть настигшем наш городок разгуле преступности? А вы?

— Я первым задал этот вопрос, — вежливо напомнил я.

— Видите ли, я люблю изучать аномалии. Что может быть интереснее аномалий? Когда из ряда вон выходящие поступки совершаются самыми неподходящими для этого людьми. Вспомните хотя бы дело Лиззи Верден[81]. Ее действия не поддаются никакому разумному объяснению. В подобных случаях я посоветовал бы полиции обращать больше внимания на характеры. Все эти отпечатки пальцев, сличение почерков и микроскопы тут не помогут. Надо наблюдать за манерой двигаться, примечать странные привычки, то, как люди едят и нет ли у них обыкновения беспричинно смеяться.

Я удивленно поднял брови.

— То есть искать сумасшедшего?

— Да-да, сумасшедшего, — сказал мистер Пай и добавил: — Но вы бы никогда на него не подумали.

— Так кто же это?

Он пристально посмотрел на меня и улыбнулся.

— Нет-нет, Бертон, я не хочу заниматься злословием. Только этого у нас тут не хватало.

И он поспешно удалился.

4

Пока я стоял, глядя ему вслед, дверь церкви отворилась и оттуда вышел преподобный Калеб Дэйн Колтроп.

Он рассеянно улыбнулся:

— Доброе… доброе утро, мистер… э-э…

— Бертон, — подсказал я.

— Да-да, конечно. Не подумайте, что я вас не помню. Просто ваша фамилия на мгновение ускользнула из моей памяти. Какая прекрасная погода!

— Да, — коротко буркнул я.

Он вопросительно на меня взглянул:

— Что такое?.. Ах да! Несчастная девушка, служанка у Симмингтонов. Признаться, мне трудно поверить, что среди нас есть убийца, мистер… э-э… Бертон.

— Да, это кажется невероятным, — согласился я.

— И еще кое-что дошло до моих ушей. — Он склонился ко мне поближе. — Якобы кто-то рассылает анонимные письма… Вы что-нибудь об этом слышали?

— Слышал, — ответил я.

— Какая низость! — Скорбно помолчав, он разразился длиннейшей фразой на латинском. — Гораций[82]. Будто про нас написано, про здешние нравы… не правда ли?

— Совершенно с вами согласен, — сказал я.

5

Не приметив поблизости никого, с кем еще стоило бы поговорить, я отправился домой, решив по дороге купить табаку и бутылку хереса, а заодно послушать — в лавке, — что думает о случившемся простой люд.

— Какой-нибудь бродяга, не иначе.

— Да, ходят тут всякие, клянчат милостыню. А если девушка одна в доме, могут и что-нибудь сотворить. Так вот и моя сестра Дора, что в услужении в Комбиэкре… Натерпелась однажды страху. Пришел один такой, продает печатные брошюрки, знаете, со стишками. А сам пьяней вина…

Финал был таков, что неустрашимая Дора храбро захлопнула перед носом пришельца дверь и заперлась в неком помещении. Судя по тому, как деликатно избегали называть это помещение, то была уборная. Там она и сидела, пока не вернулась ее хозяйка.

До «Золотого дрока» я добрался как раз к ленчу. Джоанна стояла у окна гостиной, вперившись в него отсутствующим взглядом.

— Чем сегодня занималась? — спросил я.

— Я? Ну… в общем, особенно ничем.

Я вышел на веранду. К железному столику были придвинуты два стула, а на столике стояли два пустых бокала из-под хереса. На одном из непридвинутых стульев лежало нечто непонятное. Я некоторое время озадаченно его разглядывал.

— Что бы это могло быть?

— Это снимок чьей-то больной селезенки или печени… — сказала Джоанна. — Доктор Гриффитс хотел меня немного развлечь…

Я не без любопытства взглянул на снимок. Каждый мужчина по-своему ухаживает за женщиной. Лично я не стал бы делать это подобным образом — фотографией селезенки, даже здоровой. Хотя… Джоанна наверняка сама попросила показать ей эту гадость.

— На вид эта штука очень противная, — сказал я.

Джоанна этого не отрицала.

— А как выглядел Гриффитс? — спросил я.

— Усталым и очень расстроенным. По-моему, его что-то тревожит.

— Чья-нибудь селезенка, которая не поддается лечению?

— Не дурачься. Я имею в виду — что-то серьезное.

— Я бы сказал, что его тревожишь ты. И мне бы хотелось, Джоанна, чтобы ты сняла осаду.

— Отстань! У меня и в мыслях нет ничего такого.

— Женщины всегда так говорят.

Джоанна с сердитым видом выпорхнула из комнаты.

Больная селезенка на солнце начала сворачиваться в трубку. Я взял пленку за уголок и внес в гостиную. Не то чтобы она вызывала у меня нежные чувства, но, очевидно, этот снимок был очень дорог Гриффитсу.

Чтобы придавить его чем-нибудь тяжелым, я вытащил с нижней полки книжного шкафа толстенную книгу. Это был увесистый том каких-то проповедей.

Едва я взял ее в руки, книга почему-то сама раскрылась. Через миг я понял, почему: из середины было аккуратно вырезано несколько страниц.

6