Труженики моря

Гернсеец схватил опять свою подзорную трубу. Минуту спустя он опять прибежал назад.

— Капитан!

— Чего?

— Поворотите.

— Зачем?

— Я видел своими глазами скалу, торчавшую очень высоко и вблизи. Это большой Гануа.

— Вы, верно, видели туман погуще.

— Это Большой Гануа. Поворотите, ради Бога!

Клубен полез на руль.

V

Послышался треск. Разрыв корпуса корабля на мели среди открытого моря есть один из самых печальных звуков, какие можно себе представить. «Дюранда» стала как вкопанная.

От сотрясения многие пассажиры попадали и покатились по палубе.

Гернсеец поднял руки к небу.

— На Гануа! Ведь я же говорил!

На судне раздался протяжный вопль.

— Мы погибли!

Голос Клубена, сухой и отрывистый, пересилил этот крик.

— Никто не погиб! Молчите!

Черный торс Эмбранкама, обнаженный по пояс, высунулся из люка печной камеры. Негр сказал спокойно:

— Капитан, появилась течь. Машина скоро погаснет.

Минута была ужасна.

Удар походил на самоубийство. Если бы он был нанесен и нарочно, то не был бы так страшен. «Дюранда» ринулась так, как будто шла грудью на скалу. Отрог скалы вонзился в судно, как гвоздь. Внутренняя обшивка лопнула с лишком на сажень пространства, стем был сломан, уклон стема разбит, бок размозжен, расколотый корпус корабля страшно сосал воду, бившую в него ключом. Толчок спереди был так силен, что он размозжил сзади скрепы руля, который развинтился и болтался из стороны в сторону. Судно наскочило на утес, а вокруг корабля не было видно ничего, кроме тумана, густого и непроницаемого, а теперь почти совершенно темного. Наступала ночь.

«Дюранда» погружалась спереди. Она была мертва.

Час полуотлива был ощутителен на море.

Тангруль протрезвился; никто не бывает пьян во время крушения. Он сошел под палубу, опять взобрался наверх и сказал:

— Капитан, вода прибывает в трюме. Через десять минут она дойдет до шпигатов.

Пассажиры в отчаянии бегали по палубе, ломая себе руки, наклоняясь за борт, глядя на машину, делая все бесполезные движения ужаса. Турист упал в обморок.

Клубен сделал знак рукою: все смолкли. Он спросил Эмбранкама:

— Сколько времени машина может еще действовать?

— Минут пять-шесть.

Затем он спросил пассажира из Гернсея:

— Я был на руле. Вы наблюдали скалу. На котором из отрогов Гануа находимся мы теперь?

— На Мове. Сейчас был просвет, и я очень хорошо узнал Мов.

— Так как мы на Мове, — продолжал Клубен, — то у нас с бакборта — Большой Гануа, а со штирборта — Малый Гануа. Мы в одной миле от берега.

Экипаж и пассажиры слушали, трепеща от тревоги и внимания, устремив взоры на капитана.

Облегчать судно было бесполезно, да и невозможно. Чтобы выбросить груз в море, пришлось бы раскрыть порты и дать новый доступ воде. Бросать якорь не было надобности: корабль был словно пришпилен гвоздем. К тому же на этом грунте, где якорь заходил бы ходенем, цепь, вероятно, опуталась бы около его лапы. Машина не была повреждена и осталась к услугам парохода, пока не погас огонь, то есть еще на несколько минут; можно было увеличить скорость колес и силу паров, отступить и сняться со скалы. В таком случае судно непременно пошло бы к дну. Скала до некоторой степени закрывала аварию и затрудняла доступ воды. Она служила препятствием. По раскрытии отверстия было бы невозможно заделать течь, выкачать воду. Кто вынет кинжал из раны в сердце, тот мгновенно убивает раненого. Оторваться от скалы значило пойти к дну.

Быки, настигнутые водой в трюме, начинали мычать.

Клубен скомандовал:

— Спустить шлюпку!

Эмбранкам и Тангруль бросились вперед и развязали кабельтовы. Остальные матросы глядели в оцепенении.

— Все на работу! — закричал Клубен. На этот раз все повиновались.

Клубен, бесстрастный, продолжал командовать на том старинном языке, которого не поняли бы нынешние моряки.

— Притягивай канат. — Бери веревку, если в кабестане помеха. — Оставь вертеть шпиль. — Спускай. — Не давай сойтись гинь-блокам. — Отдай веревку. — Тяни шибче оба конца. — Дружней. — Берегись, чтоб не сорвалось. — Больно сильно трется. — Трогай гинь-лопари. — Не зевай!

Шлюпка была спущена.

В ту самую минуту колеса «Дюранды» остановились, дым прекратился, печь была потоплена.

Пассажиры, скользя по лестнице или цепляясь за висячий такелаж, скорее падали, чем сходили в шлюпку. Эмбранкам поднял туриста, лежавшего в обмороке, отнес его в шлюпку, затем воротился на пароход.

Матросы кидались вслед за пассажирами. Юнга скатился под ноги; его топтали.

Эмбранкам загородил дорогу.

— Никто не ходи прежде юнга, — сказал он.

Он отвел обеими черными руками своими матросов, схватил юнгу и передал его гернсейскому пассажиру, который, стоя в шлюпке, принял дитя.

Спасши юнгу, Эмбранкам посторонился и сказал прочим:

— Проходите.

Между тем Клубен пошел в свою каюту и связал в кипу судовые бумаги и инструменты. Он вынул компас из нактоуза, отдал бумаги и инструменты Эмбранкаму, а компас Тангрулю и сказал:

— Сойдите в шлюпку.

Они сошли. Остальной экипаж был там прежде их. Шлюпка была полна. Она сидела в воде по самый борт.

— Теперь, — сказал Клубен, — отправляйтесь. В шлюпке поднялся крик.

— А вы, капитан?

— Я остаюсь.