Царь Алексей Тишайший

Царь Алексей Михайлович не явился в Успенский собор и на этот раз. Патриарх в алтаре пытался составить какое-то писание — очевидно, послание царю. А в самом конце службы вышел на церковный амвон с обращением к пастве. Во время чтения апостольских бесед, как говорил впоследствии в своей «сказке» крутицкий митрополит Питирим, патриарх вдруг стал говорить об отказе от сана: «Ленив де был вас учить и не стало де меня, столко и лености де моей ради окрастовел де я, и вы де, видя к вам мое неучение, от мене окрастовели. И говорил с клятвою: от сего де времени не буду вам патриарх. И сан с себя святительский сложил». Как это бывает с любым важным событием, на котором присутствовали десятки людей, каждый запомнил какие-то свои, показавшиеся ему важными детали или слова патриарха. Кроме того, чтобы усилить обвинение Никона и создать основание для выборов следующего патриарха, от свидетелей требовали дополнительные «сказки» и показания, добиваясь подтверждения выдуманного факта об «анафеме», якобы произнесенной Никоном. Но никаких особенных церковных клятв присутствующие, исключая Крутицкого митрополита Питирима, не помнили.

Выяснилось, правда, что Никон не сдерживал себя, и произнесенные им слова были на грани ругани. Тверской архиепископ Иоасаф в расспросе на соборе 17 февраля 1660 года дословно передал «клятву» Никона: «Аще возвращусь, и я де аки пес на свою блевотину». Свою версию событий Никон изложил константинопольскому патриарху. По его словам, он обратился к присутствовавшей в Успенском соборе пастве после завершения литургии. Это подтверждается разными показаниями, но были и те, кто, как митрополит Питирим, считал, что все произошло еще до завершения службы. Момент принципиальный, но обвинителям патриарха так и не удалось его использовать. Они дружно «забыли» слова Никона о действиях царя Алексея Михайловича, так как их целью было показать, что вся затея с оставлением патриаршества была собственным делом Никона и на него не оказывалось никакого давления. Но в речи патриарха, как он сам ее передавал, оставление патриаршества связывалось именно с царским гневом: «пред множества народа и земле и небесе, царев гнев изъявил, яко гневаетца царь без правды, сего ради и в церковное собрание нейдет».

События происходили настолько быстро и непонятно для собравшихся в храме, что они мало что запомнили. Кто-то даже убежал в страхе от случившегося. Произнеся слова об отречении от патриаршего служения, Никон не остановился, а продолжал действовать, как задумал ранее. Он символично положил посох Петра — главную инсигнию патриаршей власти — на «святительское место» и взял вместо посоха обычную «клюку». Снял с себя митру, тот самый омофор «шестого собора» и саккос митрополита Петра, после чего захотел одеться в черные монашеские одежды, заранее приготовленные для него. Но тут вступились церковные власти, не допустившие полного самоуничижения патриарха. Никону пришлось пройти в алтарь и надеть там хотя и черную, но все-таки патриаршую мантию «с источниками», то есть разноцветными полосами, символизирующими Ветхий и Новый Завет. Патриарший ризничий запомнил, что это была черная байберековая мантия, то есть сшитая из богатой шелковой ткани. Остался Никон и в патриаршем черном клобуке, хотя патриаршей панагии так и не надел. После облачения в новые одежды сложивший с себя патриарший сан Никон вознамерился идти из собора прочь, но его не пустили, заперев двери. Тогда он остался сидеть посредине собора, ожидая реакции единственного значимого для него, но отсутствовавшего зрителя и слушателя, для которого произносились все слова, — царя Алексея Михайловича. В «сказке» архимандрита Варлаамо-Хутынского монастыря Тихона из Великого Новгорода, находившегося рядом с патриархом, подробно рассказывалось о последовавших действиях Никона: «…и сложил с главы митру и с собя амфор и сак, и спросил у подьяков платья, рясы и мантии и клабука; и подьяки платья ему не поднесли, и он сам пошол в олтарь в ризницу; и митрополит Питирим Крутицкой в ризницу ево патриарха стал не пущать, и он сильно от него урвался, и взяв надел на себя мантию черную с источники и клабук черной, и взял клюку деревянную простую и пошол из олтаря; а вышед из олтаря, хотел из церкве итить, и православные християне всяких чинов люди соборную церковь заперли, из церкве вон не пустили, и он сел за своим местом среди церкве на последней степени к западным дверем лицем, и сидел многое время»^{415}.