Царь Алексей Тишайший

План действий на южном направлении — в Брянске и Путивле — пришлось менять прямо на ходу. Выступив в поход под Смоленск, царь Алексей Михайлович получил в дороге отписку путивльского воеводы боярина Василия Борисовича Шереметева о возможном приходе войска крымского царя на южные и украинные места. Повторялась история другой Смоленской войны, 1632–1634 годов, когда удар крымских войск в тыл русской армии привел к ее поражению и бегству служилых людей из-под Смоленска. Тогда одна христианская страна «накупила» иноверное войско против других христиан. Из той истории двадцатилетней давности в Москве сделали выводы и решили больше не давать противнику свободы маневра. Главным стратегом, принявшим необходимое решение, в тот момент выступил сам царь Алексей Михайлович. Он приказал полку В. Б. Шереметева, вместо планируемого похода на Киев, по-прежнему оставаться в Путивле и продолжать охранять южное порубежье. Одновременно князь А. Н. Трубецкой получил распоряжение двинуться вглубь Речи Посполитой для соединения с гетманом Богданом Хмельницким и Запорожским Войском. От Хмельницкого с его «черкасами» царь приказал потребовать, чтобы он «шел в сход к нам великому государю корунными месты, а будет пусты места, нелзя итить, и вам и с ним итить на литовские места к нам же в сход». В написанном им собственноручно 31 мая письме царь требовал от воеводы князя Трубецкого «войною зацепить гораздо корунные места».

Трудно даже представить, каким ударом могли стать для царя Алексея Михайловича возможные неудачи военного похода. Рухнула бы великая цель, остались бы втуне все молитвы «о стране и воинстве». Тем тяжелее царю было столкнуться с сопротивлением в Думе, ведь сомневавшиеся в необходимости войны с Речью Посполитой оставались даже тогда, когда поход уже начался. Царь в своих письмах к воеводе князю А. Н. Трубецкому жаловался на малодушие и неискренность приближенных: «А у нас едут с нами отнюдь не единодушием, наипаче двоедушием… всяким злохитренным и обычаем московским явятся, овогда злым отчаянием и погибелью прорицают, овогда тихостию и бледостию лица своего отходят лукавым сердцем»^{262}

. Как человек, которого захватила стихия войны, он ждал такого же воодушевления от тех, кто был рядом. Алексей Михайлович требовал «прямого», а не «лукавого» подчинения, не только от друзей, но даже от врагов. Выступая в поход, он отправил впереди себя послание православным жителям Речи Посполитой, призывая их присягнуть и не противиться его воле и обещая в этом случае сохранить их дома и имущество. Он писал им о главной цели похода, чтобы «святая восточная церковь от гонения освободилась и греческими старыми законами красилась». Царь призывал к полному отделению от поляков, «как верою, так и чином», вплоть до того, что предложил подданным короля постричь «хохлы» на головах. «Которые добровольно прежде нашего государского пришествия известны и верны нам учинятся, — обещали царские грамоты, — о тех мы в войске заказ учинили крепкий, да сохранены будут их домы и достояние от воинского разорения»^{263}. Потом действительно пункты о разрешении носить обыденное польское платье, «по давнему извычаю», будут включаться в статьи договоров о сдаче городов, что делало эти вопросы совсем не праздными в ряду других царских обещаний^{264}.