Царевич Дмитрий. Тайна жизни и смерти последнего Рюриковича. Марина Мнишек: исторический очерк

Последний флорин исчез из нее в день смерти короля – 7 июля 1572 года. Сигизмунд II умер всеми забытый, и Мнишек оказался на время полным хозяином во дворце. Говорили, что его люди вынесли из королевской сокровищницы несколько мешков с деньгами и такой огромный сундук, что его с трудом могли поднять шесть человек. Казну вычистили так тщательно, что даже не нашлось приличного одеяния, в которое можно было бы облачить останки покойного короля.

Прямых улик против Юрия Мнишка не было – ни тогда, ни потом. Хотя на избирательном сейме сенатор Оржельский с трибуны громогласно обвинил его в воровстве, однако у Юрия нашлись влиятельные защитники и дело замяли. Правда, позорное пятно осталось на нем на всю жизнь.

При Батории значение Мнишка заметно упало. Но Сигизмунд III вернул ему часть его былого могущества, поручив ему Сандомирское воеводство, староство Львовское и управление королевским имением в Самборе. Юрий опять зажил широко и быстро наделал неоплатных долгов. Его мечты были по-прежнему честолюбивы, однако годы брали свое. Видя, что расстроенных дел уже не поправишь, воевода принялся поправлять свое здоровье и предался религии. В вопросах веры он проявлял такую же беспринципность, как и в мирских делах. В молодости, следуя моде, распространившейся среди литовских панов, он проявлял горячее сочувствие социнианскому учению, но после восшествия на престол Сигизмунда III сделался ревностным католиком, выставляя напоказ глубокую набожность. Он покровительствовал сразу трем влиятельным орденам: доминиканцам, бернардинам (так называли в Польше ту ветвь ордена св. Франциска, которая приняла реформу св. Бернардина) и иезуитам. Для первых двух он построил монастыри – в Самборе и во Львове, а для третьих основал колледж. Особую благосклонность он выказывал по отношению к бернардинам, им он завещал свой прах. Они не остались в долгу. Имя Юрия Мнишка было начертано золотыми буквами в церкви св. Андрея Львовского, а летописи бернардинского ордена пестрили похвалами в его адрес.

Словом, в свои пятьдесят с небольшим лет, сандомирский воевода являл собой типичный образ разорившегося вельможи, настроенного на благочестивый лад и ищущего средств поправить свои дела. Доступ к королевской казне был для него закрыт и у него оставался только один, старый, как мир, способ выпутаться из долгов: выгодно продать своих дочерей. Их у Мнишка было пять, но лишь двое из них достигли к тому времени совершеннолетия – Урсула и Марина, дети от первой его жены, Ядвиги Тарло. Старшая, Урсула, совсем недавно, 13 января 1603 года, вышла замуж за богатого пана Константина Вишневецкого, а младшая, Марина, ждала жениха.

Вот как обстояли дела в Самборе, когда там появился Дмитрий.

Верил ли Мнишек в его царское происхождение? Обычно принято подчеркивать корыстолюбивые мотивы его сближения с Дмитрием. Да, видение кремлевской сокровищницы, представшее в вожделенных тускло-желтых тонах перед его разгоряченным воображением, конечно, сыграло здесь немаловажную, если не первую роль. Однако только ли оно? Мнишек не обладал способностями ясновидца, а успех похода Дмитрия был совсем не очевиден. Так стал ли бы делать этот прожжённый эгоист такую крупную ставку на явного прохвоста, который мог назавтра исчезнуть из Самбора так же легко, как и появился? Стал ли бы он подталкивать в его объятия свою дочь, рискуя навсегда осрамить ее перед целым светом? У Мнишка не было причин идти ва-банк. Он должен был если не поверить, то хотя бы убедить себя в истинности Дмитрия. И довольно долгий отрезок времени, прошедший со дня объявления царевича в Брагине до его приглашения в Самбор, доказывает, что воевода не сразу пришел к своему решению.

В замке воеводы Дмитрия приняли как царскую особу. Хозяин не жалел денег, чтобы поразить его щегольством и роскошью. Дворец был битком набит шляхтою всякого разбора, съехавшейся, чтобы посмотреть на царевича. Пиры следовали один за другим. Правда, щедроты воеводы изливались на гостей неравномерно: кто-то ел и пил из золотой посуды, а кто-то довольствовался немытыми оловянными ложками – всяк сверчок знай свой шесток. Но несмотря на это, в замке царило самое искреннее веселье. За стол садились в два часа пополудни – женщины попеременно с мужчинами, для приятности беседы. Музыка в обеденном зале не смолкала ни на минуту. Повара изощрялись в необычности блюд – на столы, застеленные в три слоя белоснежными скатертями, ставились чижи, воробьи, коноплянки, жаворонки, козьи и бобровые хвосты, петушьи гребешки, медвежьи лапы. На десерт по законам польской вежливости полагалось подать что-нибудь имеющее отношение к тому, в чью честь задавался пир, поэтому перед Дмитрием появлялись сахарные и выпеченные двуглавые орлы, Кремли и даже он сам, сидящий на троне в шапке Мономаха. Здравицы провозглашались беспрерывно, по всем законам риторики, с цитатами из древних классиков. Дмитрий в сотый раз рассказывал о злодействах Годунова и своих страданиях, пересыпая свою речь примерами из истории, как безвестные люди становились великими царями: