Царица Армянская

В присутствии всего войска, согласно обычаю, принесли жертвы богам. Затем обильно одарили всех прибившихся к лагерю нищих, раздали жалованье воинам и в полдень выступили из Бовберда на запад. Путь их лежал в страну хеттов. Жрецы-прорицатели, все как один, предвещали Удачу.

Кто бы посмел утверждать обратное.

Шли и шли. Все вперед и вперед…

* * *

Мари-Луйс засмеялась.

— О царь-солнце, ты могуч и отважен. Но зачем натираешься кунжутным маслом?

— Чтобы быть приятным тебе.

Они только что вышли из купальни и прогуливались, чтобы остыть. Горячий каменный пол обжигал голые ступни Мари-Луйс. Приятный ветерок, проникавший в чуть приоткрытые створки окна, колыхал легкую воздушную ткань, в которую было окутано тело царицы.

— Я счастлива, что боги предали меня твоей власти, царь-солнце! Я не витаю в мире грез, а живу реальной жизнью…

Стены и потолок зала были отделаны резьбой по камню. В золоченых напольных светильниках горели свечи.

Мари-Луйс, не унимаясь, льстила Мурсилису, временами дивясь сама себе, что способна на такое. Изображала перед ним влюбленность. В душе она была довольна, что сумела чарами своими опутать этого жестокого и грубого властелина. Она уже вполне покорила его.

— О Мари-Луйс! — воздыхал Мурсилис. — О чудо! И отчего я прежде не встретился с тобой, прекраснейшая из прекрасных!..

Она гладила ему руку и приговаривала:

— Я — хмельное вино из пшена, сильно пьянящее! Я — жаренная в масле пшеница, попробуешь — сладкая, а есть станешь — горькая!

Движения ее были плавными, говорила, как зачаровывала.

Сквозь окутавшую ее прозрачную ткань просвечивала чудная кожа цвета чайной розы.

Глаза Мурсилиса горели страстью.

Горела и Мари-Луйс. Но иным огнем. Ее жгла ненависть. Душа растоптана, сердце иссыхает. Жестокое оскорбление требовало такой же жестокой мести.

В воду бассейна добавлено вино, теплый ласковый ветер колышет тонкую ткань…

Мари-Луйс снова, в какой уже раз, рассказывает, как Нуанза Вараш терзал ее тело.

День ото дня, капля за каплей, вливала она яд в душу царя. И яд постепенно делал свое дело.

— Я нещадно покараю Нуанза Вараша!..

— Получив твой приказ отослать меня к тебе, он бесновался от ярости, поносил тебя, проклинал вместе со всеми твоими богами…

— О мерзопакостник! — зверем ревел Мурсилис. — О порождение дьявола!..

— Он жаждал твоего падения, справедливейший царь-солнце!..

— О боги-отступники!..

А яд продолжал действовать…

— Только ты, ты один будь всегда властелином моей души и тела, о превеликий царь. Я одного тебя буду любить и ублажать, мой господин!..

Так все и шло. Не проходило дня, чтоб Мурсилис не устраивал в своем дворце пиршества в честь Мари-Луйс.

Был один из таких вечеров. Только на этот раз царь позвал к себе на пир лишь верховного военачальника Нуанза Вараша. Тот явился с гордым, заносчивым видом, как бы обиженный. Без должной почтительности приложился к стопам царя и поцеловал руку у Мари-Луйс.

А Мари-Луйс тем временем шепнула на ухо Нуанза Варашу:

— Этой ночью я буду ждать тебя. Приходи, если желаешь… Желаешь?..

Верховный военачальник с трудом нашарил, на что бы ему сесть. Все трое были напряжены и скованны. Только улыбка Мари-Луйс и ее речи несколько смягчали тягостную атмосферу.

— Нет ли вестей о послах, направленных в Хайасу? — спросил наконец царь.

— Пока никаких, божественный, — отвечал Нуанза Вараш. — И не думаю, что послы твои скоро вернутся.

Изрядно выпив, отведав разной снеди, царь стал мягче и приветливей со своим военачальником.

— Мы ведь с тобой в родстве, Нуанза Вараш. Ты женат на моей сестре, и это меня радует. Она ежевечерне покорно омывает твои ноги и предана тебе. И ты, кто сегодня желанный мой гость, обязан уважать сестер своей жены. Можешь сидеть с ними за одним столом, пить вино, но не вздумай склонять к прелюбодеянию ни одну из них. Тебе надлежит также обходить стороной моих жен, нижайше почитать мою возлюбленную Мари-Луйс и глаз не сметь поднять при встрече с ней, бежать от нее, едва увидишь, если бы она даже сама попыталась завлечь тебя. И в окно той комнаты, где она обитать будет, глянуть не вздумай. А преступишь указ мой — не миновать тебе смерти.

— Будь уверен, великий царь, — низко кланяясь, заверил Нуанза Вараш, — ни при каких обстоятельствах я не оскверню своим взглядом ни твоих жен, ни твоих возлюб ленных! Никогда!..

Сказал, а в душе, однако, шевельнулась дикая зависть к царю. Он до сих пор еще ощущал на губах сладость поцелуя Мари-Луйс. Мурсилис отнял у него эту радость. Но делать нечего, и Нуанза Вараш лишь добавил:

— Я всегда буду предан тебе, великий государь наш, царь-солнце Мурсилис! Всегда!..

А на уме был шепот Мари-Луйс: «Этой ночью я буду ждать тебя…»

Позвали музыкантов и кутили до ночи. Мурсилису так хотелось, чтобы послы вернулись ни с чем. Не может он лишиться Мари-Луйс. Ведь это было бы равносильно тому, что лишиться солнечного света или воздуха.

Пресытившись наконец едою, питьем и весельем, отправились почивать.

Мари-Луйс, вернувшись к себе, сказала Ерес Эпит:

— Дверь не запирай и сама старайся не заснуть.

И ночь расставила в своей тиши искусные силки…