Царская немилость

Событие двадцать первое

Когда умрёт последний конь – мир рухнет, потому что самые лучшие люди – это кони.

В. Шукшин

– Mon amour je suis allé à l’écurie![11] – на автомате прочирикал Пётр Христианович, проходя мимо орущей импровизированной бани. Потом вернулся и ещё раз чмокнул «жену» в ухо.

Вышел из дома и опешил. Брехт ничего такого делать не хотел, тем более говорить этот бред на французском языке. Остались в нём частички Витгенштейна и теперь, так сказать на своей территории, стараются завладеть его новым телом. И чего. Бороться? Так, может, это помощь, наоборот? Посмотреть надо. Пока ничего плохого не произошло.

В конюшню же шёл, вот и скатертью дорога. Идти далеко не пришлось. Вообще, подсобное хозяйство выстроено эдаким каре. За домом обнаружилось два строения, стоящих поперёк, но к дому не примыкающих. В одном и были размещены лошадки. Облака – белогривые лошадки. Тьфу. Фризы же. Облака – черногривые лошадки. Нет. Не пелось. Вот в правую сторону от дворца и находилась конюшня. И запах соответствующий и игогоканье слышится.

Со свету – темновато в конюшне. А, нет – в конном заводе. Прямо у входа стояли два конюха, старый и новый, и мерились пиписьками. В прямом смысле этого слова. Стояли, высунув свои органы, и орошали столб с разных сторон. О времена! О нравы! (O tempora! O mores!) Цицерон прав был.

– Устроили новых жильцов, хватило места? – решил не дожидаться конца журчания Пётр Христианович.

Конюхи вздрогнули и не туда направили… Бог им судья.

– Так точно, ваше сиятельство, – первым пришёл в себя цыганистый конюх. – Жеребят пришли посмотреть?

– Догадайся с трёх раз, – решил граф пошутить.

Не получилось. Тихон стал голову чёрную карябать грязными и мокрыми теперь пальцами. Мысли выскребать.

– На Араба посмотреть? – наконец просиял он.

– Тихон, твою налево, не тупи. Всё давай показывай, и как новеньких устроили, и как Араб поживает, и на жеребят полюбуемся.

– Не гадать больше? – всерьёз спрашивает или сам прикалывается.

– Отставить гадания. Не святки же.

– Ваша правда, ваше сиятельство, Васильевский вечер только послезавтра.

Что такое Васильевский вечер? Не спрашивать же. Вообще, какое главное правило попаданца? Меньше говорить и больше слушать – целее будешь.

Фризки были великолепны. Тот первый Брехт, из будущего, и то залюбовался, что уж говорить о немецком крестьянине и немецком же графе. Они для фризов даже чуть великоваты, может, были где-то под метр шестьдесят в холке. Длиннющий и пушистый чёрный хвост, такая же густая и длинная грива и не малейшей потери цвета на всей шкуре, даже допускающихся звёзд на лбу и то не было. Граф купил каждую кобылу за полторы тысячи рублей. То есть деревню мог бы средненькую купить на эти деньги, но вот не пожалел. И Брехт сейчас, смотря на эту красоту, графа понимал. Из глубин памяти, чьей вот только, всплыло название для этого ответвления от породы фризов – «Барокко». Не просто фризы, а первоначальные выведенные рыцарские кони. Красота. Правда – «Чёрное золото Нидерландов». А вон и жеребята в отдельном загоне, все три. И Араб напротив. Араб, конечно, не чистокровка (чистокровец), вообще непонятно каких кровей, но именно он подвиг графа Витгенштейна на занятие конезаводчеством. Это было приданое жены и досталось, можно сказать, даром. Да и ладно бы. Но… Араб тоже был чёрным, как ночь, вороным жеребцом. Тогда-то Пётр Христианович и подумал о вороных фризах. Почти все деньги, что остались от продажи батюшкиного имения после уплаты долгов, сюда ушли. И вот, полтора года спустя, у него есть три вороных жеребёнка. Что уж вырастет, пока неизвестно. Но цвет-то уж точно не поменяют. Араб чуть повыше фризов и ноги потоньше, особенно передние, но грудь тоже мощная. Подождём.

– Молодец, Тихон. Не подвёл. Рубль тебе жалую с царского плеча.

– С царского плеча?

– Ну, сама матушка государыня на них в карты играла. Сто раз в руках этот рубль держала.

– Да разве можно мне такую ценность, – бухнулся в ноги цыганистый Тихон.

– Нужно. Ладно. Тут всё в порядке, показывай, как новичков устроили.

Глава 8

Событие двадцать второе

У духовных овец в общине, как

у мирских на пастбище, главное —

это шерсть.

Георг Кристоф Лихтенберг

Поп был фигурой колоритной. В карикатурах их большевики пузатыми рисуют. Более того, Брехт в будущем тоже видел православных священников. Парадокс, но большинство из них были пузатыми. Остальные тоже не мелкие и упитанные. Понятно, что их в семинарии учат правильной диете, чтобы пузо было. Куда попу без пуза. Не, не, это не от того, что они деньги, что щупленькие старушки нищие им несут, проедают, это просто они заветы учителей в жизнь воплощают. Опять же, напекут просфор этих, а их не придут поглощать паствы, вот и приходится телом христовым давиться, не свиньям же тело Господа Бога нашего скармливать.