Царская немилость

Сейчас Ивашки бросились распрягать белую кобылу и прятать сани в каретник, а младший Ивашка вертелся вокруг Петра Христиановича, когда он вытаскивал из саней покалеченного Семёном ахтырца. Граф отволок его, придерживая под мышки, тоже в каретник, с глаз долой, и выпрямился, дух перевести и план допроса спланировать, а Ивашка подлетел к гусару и стал его осматривать.

– Вашество, так он богу душу отдал, – отскочил от ахтырца пацан.

Брехт бросил планировать и склонился над разбойником, потрогал шею, ничего не нашёл там бьющегося. Открыл ему глаза. Ну, учили же. У недавно умерших зрачки широко открыты и не реагируют на свет. Эхе-хе. Этого уже не допросишь. Зрачок шире не придумаешь, и на него полоска света как раз попадает, а он не сужается. Трупак. Отлетела душа в ра… Ну, уж у разбойника и душегуба, и без покаяния, в рай не попадает душа. Да и чего ей там делать? Скучно в том раю. Что там интересного? Ни попить, ни покувыркаться. Ходить по садам и философские беседы вести. Скука смертная. Нету в христианстве пряника. Не придумали апологеты. И с кнутом всё не просто. В аду будут черти на сковородке жарить. Так что, в этот самый ад вместе с телом и живой попадаешь, все рецепторы при тебе остаются? Душа, она же нематериальна. Ей пофиг на нагревание. Тоже маху дали апологеты.

Да и ладно. Этот «ахтырец» мёртв. Умер, пока в санях его по Москве-матушке катали. Должно быть, сломанная ключица аорту там проколола или лёгкое, или от болевого шока умер. Теперь не спросишь, а с патологоанатомами сейчас непросто. Хотя, может, в полиции и есть? Но в полицию решил Брехт его не везти. Вечером, раздетого, без мундира, вывезут в лес и прикопают в снегу. Весною будет «подснежником».

Младший душегуб, ряженный под гусара, был неподалёку, сидел с противоположной стороны этого сарая или каретника и подвывал. Немного похоже на творение Гектора Берлиоза «На смерть Гамлета». Барабанов только не хватает.

– Семён, снимите с гусара этого одежонку. Только аккуратно, костюмчик может пригодиться ещё. Да и с крестника своего тоже сними. Только так, чтобы этот не видел.

Тугоухий, чего-то бубня под нос, удалился, а Брехт снова над планом допроса задумался. Задача становилась тяжелее, нет возможности добиться правды от одного, отрезая от второго кусочки. Стоять! Бояться! А почему нет?! Есть у вас план, мистер Фикс? Да, теперь у меня есть план.

Парень визжал и брыкался, но получив несколько ударов от Сёмы, сдулся и позволил освободить себя от чужого мундира. Сжался в комочек, чего-то пряча между ног и руками прикрываясь. Ничего там особенного не было. Пётр Христианович подошёл к бывшему гусару и спросил:

– Где форму взяли?

– Господи Исуси, иже…

– А ну, прекратить. Смотри, гадёныш, я сейчас знаешь, что сделаю? Я отрежу ухо у второго ряженого ахтырца и заставлю тебя его съесть. Если не съешь, то отрежу ухо уже у тебя и заставлю всё равно съесть. Потом, в случае если не договоримся, то отрежу ту финтифлюшку, что ты там прячешь, и всё равно заставлю тебя съесть. Ну а если не договоримся и тогда, то пойду проделаю ту же шутку со вторым. – Брехт сделал паузу, дожидаясь, пока голенький парнишка осознает всю пагубность игры в молчанку.

– Господи Иисусе…

– Не получилось, ну, ладно. Сам напросился. – Пётр Христианович подошёл к невидимому из-за двери второму разбойнику и, достав из кармана не понадобившуюся финку, отчекрыжил у трупа ухо. Вытер лезвие о волосы бедолаги и вернулся к парнишке.

– Ешь, – протянул ему трофей.

– А-а-а! – и так минуту целую, пока Брехт не пнул его.

– Где форму взяли?

– Убили двух гусар, Господи… – опять пнул. – Ироды!

– Это начало только. Где награбленное у ювелира позавчера?

– Господи Иисусе.

– Я пойду, второе ухо отрежу, а ты пока это ешь, вернусь, не съешь – у тебя отрежу. – Брехт бросил окровавленное ухо душегубу мелкому на колени.

– Что ты хочешь? Ирод! – Подскочил как ужаленный «ахтырец».

– Где то, что вы забрали у ювелира и англичанина?

– Не скажу. – И руками прикрылся, ожидая, что Брехт его ударит. Надо было, но сдержался.

– Ухо ешь! – Граф обогнул дверь и подошёл, отрезал от покойника второе ухо, потом подумал и заверещал, будто ему больно.

– Теперь на очереди твои уши, у него больше нет. – Брехт бросил в забившегося в угол душегуба второе ухо.

– Господи… Это всё брат. Он убивал! Я не убивал. Скажу где, только пообещайте отца и Таньку не трогать!

– Да у вас семейный бизнес?! Плохо как. Нельзя брать чужое. Ладно, говори, где награбленное?

– В дому у нас в подполе в кадке с капустой. Только тятьку и Таньку не трогайте.

– А дом где? – А как их не трогать? Ну, хотя…

– На Воздвиженке.

– Лошадь откуда?

– У гусар, которых Сёма убил, была, и конь ещё каурый.

– Он где? – Что-то ему на разбойников с именем Семён везёт. Нехорошее имя. Не будет таким сына называть.

– В дому.

– Проводишь?

– А вы Таньку с батей не тронете? – И сопли по пушку своему размазывает.

– Ну, если они выдадут всё, что вы забрали у ювелира и торговца инструментом. Стоять. А раньше вы не промышляли?