Царская тень

Ну, слушай: молодая женщина по имени Гетеи придана молодой невесте по имени Астер как довесок. Астер, полнотелая и любимая, передана в дар новому мужу, которого она к тому же совсем не знает. Отец Кидане доставляет Гетеи в новый дом Астер. Гетеи, говорит он, мне будет не хватать тебя, но новой жене моего сына нужна помощь. Ты будешь в доме с моим сыном, который любит тебя, как сестру. С этой Астер, возможно, будет нелегко, но ты — подарок, не забывай это. Ты всегда будешь моим сокровищем, и я буду приходить к тебе, когда мне понадобится. И Гетеи, забранная из старого дома Кидане и оставленная на новом пороге Астер и Кидане, смотрит на отца Кидане и пятится, она онемела и не может сказать: Уходи и оставь меня в покое. И никогда сюда не возвращайся. А в следующий раз я тебя убью. Она входит в дом через порог задней двери, через кухню, рядом с комнатами для прислуги, где она будет спать, и надеется забыть о прежних ночных ужасах. Она достигнет истинной женской зрелости в этом доме, где и Астер овладеет всеми повадками жен и женщин, а также всех тех, кто идет нелегким путем между этими двумя. Когда отец Кидане, предрасположенный к поискам врага на своей земле, приходит за Гетеи, Астер становится на его пути и говорит старику: Это больше не ваш дом. Именно Астер обнимает Гетеи и говорит, я дам тебе мою винтовку и патрон. Именно Астер побуждает Кидане защитить Гетеи, влюбленную в Фасила, и сказать им обоим: Бегите скорее, и я найду способ сделать вас обоих свободными.

Астер рассказывает все это Хирут, которая слушает, заглядывая в этот бездонный колодец, задыхаясь в плотных парах ненависти. И когда Хирут поворачивается к ней так, как всегда представляла себе Астер в предчувствии этого дня, и спрашивает: Почему же ты ничего не сделала, чтобы помочь мне? Неужели ревность лишает тебя сердца? Астер может сказать ей в ответ только: Твоя мать была не только любима, но и отважна. Твоя мать умела сражаться.

Глава 12

Он повторяет ее имя, как стенание, как печальный рефрен, который одновременно предупреждение и мольба. Хирут, увидев приближающегося Наварру, прижимается спиной к стене тюрьмы, она потрясена его появлением. Утро только-только наступило. Время привоза новых пленников еще не пришло. С ним нет никого из приходящих посмотреть на очередной спектакль. Она опускает голову, пытаясь спрятать страх, когда он подходит к ограждению и снова называет ее имя. Он ждет ее реакции, опускается на землю, садится, положив руки на колени, эмоции перекашивают его лицо. Он начинает быстро говорить, слова срываются с его языка, а он качает головой. Теперь она испугана по-настоящему, она смотрит на этого ференджа

. Он на уровне глаз. У него перехватывает дыхание. Его щеки раскраснелись, а пот свободно катится к его шее. Он представляет собой необычное зрелище в обыденный день. Он нарушил протокол. Того, что было, теперь нет.

Он запускает руку в сумку, без которой никогда не появляется, и вытаскивает оттуда фотографию. Держит снимок перед ней, его рука дрожит, он говорит: Я умирать. Ты умирать. Мы умирать.

Хирут рывком уводит голову от этого унижения. Это ее фотография, одна из тех, что распространяется среди soldati и ascari, как новое увлечение и неумирающая шутка. Они часто приходят в тюрьму, размахивают их с Астер фотографиями, смеются и кричат на женщин во плоти, лаская их плоские копии пальцами. Завидев их, Астер спешит назад в здание, а Хирут предпочитает оставаться снаружи и закалять твердость духа, испытывать себя на прочность перед лицом их насмешек. Ей каким-то образом удавалось сдерживать слезы и держать голову — высоко, спину — прямо, глаза — уставленными в горизонт столько времени, сколько нужно, чтобы насмешники, которым станет скучно, отправились назад в лагерь. Она каждый такой уход рассматривала как свою победу, еще одну метку на воображаемой винтовке.

Но Наварра: он — некая ненормальность, искажение без своей камеры.

Уходи, говорит она ему, удивленная твердостью собственного голоса, довольная тем, как этот голос заставил его вздрогнуть и покачать головой, засунуть руку в сумку в отчаянных поисках чего-то.

Он достает фотографию своих родителей и показывает. Они умирать, говорит он по-амхарски, который теперь стал более беглым, более уверенным, чем она слышала раньше. Они умерли. Они умирают. Я умирать. Я уверен.

Он знает слова и их смысл достаточно хорошо, чтобы выразить их важность, достаточно хорошо, чтобы позволить каждому гласному растягиваться в разных нотах скорби. Хирут не может видеть, что происходит за его меняющей оттенки бледности кожей, не может взглянуть на него настоящего, но она может интерпретировать желание и боль за каждой его фразой. Он достает письмо — она видела, что он регулярно возвращался к этому листку бумаги, — и открывает его. Он показывает почерк, алфавит ференджи, а потом тычет себя пальцем в грудь.

Сын, лидж, figlio, произносит он, потом трясет письмом и добавляет: аббаба. Он показывает себе за спину в сторону горизонта и гор, его рука обводит два прожорливых камня и обрыв.