Царская тень

Хайле Селассие смотрит в окно. Вечереет, но демонстранты не разошлись по домам. Пыль по-прежнему поднимается из-под их марширующих ног. Кирпич, переброшенный через ворота, чуть не попал в одного из взвинченных охранников. Он видит только то, что выходит, но что же только что вошло в его личный кабинет?

Помоги мне спасти мою дочь, говорит Амонасро. Она ушла, чтобы встретиться с врагом моего народа, а мы должны остановить ее. Помоги мне спасти мою Аиду. Он показывает куда-то за спину, показывает куда-то за пределы кабинета, за пределы дворца — туда, где на краю пропасти сидит и ждет женщина.

Амонасро ничуть не похож на те жуткие рисунки и фотографии, которые ему присылали из оперных театров Европы. Человек, стоящий перед ним, — чистый эфиоп и гордится этим. То, что он не дал себе труда поклониться Хайле Селассие, — незначительная подробность, против которой император не возражает, поскольку и сам отказывается кланяться.

Не сейчас, старый друг, говорит император, покачивая головой. Ты не понимаешь, что мы должны спасать Эфиопию? Хайле Селассие постукивает по окну рядом с диваном, находя утешение в этом надежном звуке. Неужели ты не видишь, что люди страдают?

Помоги мне, пока еще не слишком поздно и мы живы, настаивает Амонасро. Хайле Селассие говорит то, о чем думал, о чем размышлял не одно десятилетие: Но эта девочка, твоя дочь, эта Аида, — какая глупость с ее стороны влюбиться во врага. Она по глупости забыла о своей царской крови и пошла на поводу у своего сердца. Это судьба, которую она сама навлекла на себя. Почему ты так плохо ее воспитал?

Амонасро склоняется и закрывает лицо руками. Я воевал с Египтом, и она попала в плен. То была моя вина. Ты наверняка знаешь, что я имею в виду, царь Эфиопии, отец мертвой дочери.

Аббаба. Аббаба. И теперь уже Зенебворк подрагивает в прозрачном сиянии солнечного света, проникающего сквозь занавеси на окне с другой стороны комнаты. Аббаба, ты забыл меня?

Император игнорирует свою дочь и обращается к Амонасро. Он слышит свое имя за обрывками криков за пределами территории дворца, потом над какофонией звуков ясно звучит слово: Лейба! Лейба! Вор! Вор!

Император выглядывает, отогнув занавеси, потом задергивает их. Почти сорок лет назад те же самые люди перед ним, радуясь его возвращению, тому, что страна снова принадлежит им, отобрана у похитивших ее незваных гостей. Он качает головой и снова обращается к Амонасро.

Ты сражался в войне, которую начали они, говорит Хайле Селассие. Он думает о вторжении, об этих вероломных итальянцах, и прежняя ярость снова загорается в его груди. Ты был вынужден поступать так, как поступал, говорит он Амонасро, входя в это мерцающее пространство между ними. Но их песни никогда не расскажут всей правды, добавляет Хайле Селассие, они никогда не будут петь о собственной порче.

Он видит Зенебворк — она приближается к Амонасро. В любой другой день он бы встретил ее, предложил утешение, как делал это всегда с тех пор, как выдал ее замуж за этого гнусного типа. Он бы извинился, позволил бы ее гневу пронзить его, понимая при этом, что такая она и есть — любовь. Но сегодня ее появление — это слишком. Сегодня ему все кажется слишком.

Аббаба, он хочет найти свою дочь, говорит Зенебворк. Мы должны помочь ему.

Позволить дочери умереть в одиночестве — это самый большой позор для отца, говорит Амонасро.

Хайле Селассие смотрит в упор на Амонасро, выпрямляет плечи. Он сдвигает ноги, покачивается из стороны в сторону. Он ощупывает свои медали и напрягает спину. Он выставляет подбородок и сжимает челюсти. Даже по прошествии стольких лет его тело помнит эти движения, оно не забыло, что это значит — вести войну.

Аббаба, ты меня забыл?

Снаружи: его имя выкрикивается, как проклятие. Внутри: чувство вины сокрушает его, лишает воздуха. Поэтому Хайле Селассие переставляет иголку к концу пластинки. Он пытается сосредоточиться на последнем акте «Аиды», ждет, когда Радамес обнаружит, что запутавшаяся девушка вошла в подземелье, чтобы умереть без нужды вместе с ним. Император слушает, качает головой в пустой комнате, потому что стал ощущать реальность того, что невидимо. Вот почему он не удивляется, когда Симонид выходит из-за занавеси и становится рядом с Зенебворк. Император смотрит, как старый философ кладет руку на ее плечо и привлекает к себе.

Тэфэри, ты забыл? спрашивает греческий поэт. Какое место в твоей памяти ты оставил нам? Потом он смотрит на императора и тоже качает головой.

Сколько раз можно вынуждать меня смотреть, как умирает моя дочь? Это Амонасро, который все еще не отрывает ладоней от лица.

А потом они, все втроем — Зенебворк, Симонид, Амонасро, — поворачиваются к Хайле Селассие, но прежде чем кто-то из них успевает заговорить, Хайле Селассие стучит себя по груди и говорит, Мы всё принесли сюда для безопасного хранения. Он кладет ладони на голову и снова повторяет: Мы всё положили и сюда. Так, совместными усилиями, мы сможем удержать страну.