Царская тень

Тэфэри, говорит Симонид. Ты ведь наверняка знаешь, кто ты такой. Ты наверняка знаешь, как все поставить на свое место. Мы тебя хорошо научили, правда?

Вот что он помнит: как вез плачущую Зенебворк и грустную Менен на вокзал, чтобы вернуть Зенебворк этому ужасному человеку, как оставил дочку на попечение эскорта и махал ей, когда поезд стал набирать ход.

Твое место было не с ним, дочь моя, говорит теперь Хайле Селассие. Твое место всегда было здесь, с нами. Прости меня, лидже, я жалею, что посадил тебя на этот поезд.

Потом он ждет, когда Зенебворк уйдет, как она всегда уходила, но на сей раз она остается. Издалека доносится звук выстрела, а за ним несколько очередей. Император вздрагивает.

Есть еще один, кто опять хочет занять наше место, признает Хайле Селассие. Есть еще один, кто хочет сесть на наш трон.

Зенебворк вытягивает руку и пересекает порог между светом и тенью, между ночью и днем, между его старой жизнью и этой, рвущейся на свободу.

Но неужели ты не помнишь? спрашивает Симонид. Ты не забыл ту жизнь, которую ты оставил за собой в руинах? Войди в эти комнаты и найди свое место. Не оставляй мертвецов непогребенными.

Но Амонасро качает головой и говорит, Идем. И он говорит: Мы цари. И добавляет: Мы должны избавить наших дочерей от тех опасностей, что созданы нашими же руками.

И Хайле Селассие чувствует, как Зенебворк окутывается тенью, опускающейся на него. Она слушает, ждет его ответа, ее ярость похожа на крепкий ветер, хлещущий его по лицу, обжигающий его глаза, сносящий слезы с его щек. Он снова бьет себя в грудь, и голос Аиды наполняет комнату. Она зовет Радамеса, она на пути превращения в призрака.

Мои люди искали меня, когда больше не могли опознавать своих мертвецов, продолжает Симонид, заглушая голос Радамеса, летящий к его последнему дыханию. Когда мертвецы будут потеряны, те, кто носит в себе воспоминание о них, придут к тебе, Тэфэри. А что сохранится в твоей памяти, чтобы рассказать им?

Мы — цари Эфиопии, повторяет Амонасро. Мы должны избавить наших дочерей от тех опасностей, что созданы нашими же руками. И Амонасро показывает на императорское одеяние: Ты должен стать кем-нибудь другим, чтобы тебя не узнали, как сделал я, когда меня взяли в плен. Ты должен стать собственной тенью и засвидетельствовать собственную кончину, как это сделал я. Ну же, Тэфэри, давай.

И тогда Хайле Селассие из нижнего ящика своего стола, из самой дальней его части достает аккуратно упакованную посылку, которую он прятал почти сорок лет. Он достает поношенную рубашку и обвислые брюки, держит их в руках — эти вещи доставил ему один из его людей, чтобы он надел их, когда покидал страну в 1936-м, — ненадежная маскировка на тот случай, если ему потребуется покидать страну не в личине императора. Он чувствует дрожь, прошедшую по его телу, и поворачивается к Амонасро и Симониду. Он избегает упрямого взгляда дочери. Он раздевается и надевает крестьянскую одежду.

Закончив, он поворачивается к зеркалу, чтобы рассмотреть себя — шок, ведро холодной воды, выплеснутое ему в лицо. В зеркале он видит то другое свое изображение, другого человека, который когда-то был его тенью и вел эфиопов в бой против его старых врагов: он видит Царскую Тень. Он прикасается к своей щеке, ко лбу, к седым волосам, которые теперь венчают его обремененную заботами голову.

Царь умер? спрашивает Зенебворк. Мой отец ушел?

Мы здесь, лидже, говорит император. Это мы.

Да здравствует царь! говорят Амонасро и Симонид, глядя на него и кивая.

Царь мертв, говорит он.

Да здравствует Эфиопия! говорят все.

Аббаба, говорит Зенебворк, ты снова хочешь посадить меня на тот поезд? Она подходит к нему, прижимается щекой к его щеке.

Хайле Селассие отрицательно качает головой. Зенебворк, дочь моя, я верну тебя, и ты останешься со мной, говорит император, беря руку потерянной дочери в свою. Ты останешься со мной до конца моих дней. Не уходи, шепчет он. Не покидай меня.

Потом Хайле Селассие и Зенебворк вместе выходят из дворца. Он чувствует, как ее тепло просачивается в холодный ветерок. Рядом с ним древний поэт Симонид и Амонасро, скорбный отец Аиды, они все вместе идут по Пиассе, мимо зашторенной студии Этторе к вокзалу Аддис-Абебы.