Царская тень

Когда Зенебворк умерла по причинам, заявленным как роды, всего через два года после свадьбы с Гугсой, он самолетом переправил ее тело домой из Мекелле. Больше ни одного дня в этом проклятом городе — так он пообещал рыдающей Менен. Она больше не увидит ни одного солнечного захода в доме этого труса. Гугса пытался настаивать на том, чтобы похоронить ее в Мекелле. Хайле Селассие был в шаге от того, чтобы приказать убить этого человека. Хайле Селассие был в шаге от того, чтобы действовать, как действует отец умершей дочери. Его советники призвали его не делать этого. Убить его — и можно считать, что жизнь Зенебворк прожита впустую. Убить его — и семьи останутся разделенными. Убить его — показать собственную слабость. Девушки умирают по многим причинам: деторождение, недомогание, болезнь, мужчины. Она не единственный ребенок — посмотрите, сколько еще у вас осталось. Оплакивайте ее как император. Сокрушите Гугсу его собственной самоуверенностью. Улыбайтесь ему, но титулами награждайте других; он хочет стать расом[55] — никогда не доставьте ему такого удовольствия. Хвалите других, но никогда не произносите его имени. Уничтожайте его постепенно. Хайле Селассие прислушался к советам, но вот чего он никак не предвидел, так это предательства Гугсы. Брак должен был навсегда зацементировать отношения между двумя влиятельными семьями. Его сдержанная благосклонность чего-то да стоила. Он предполагал, что смерть Зебенворк приведет Гугсу к безусловной преданности, подпитываемой чувством вины. Но он ошибался, а теперь он потерял и Мекелле, этот город призрачных дочерей.

Вам пришло сообщение, ваше величество, говорит адъютант. Молодой человек у двери наклоняется в сторону сада, не осознавая, что клинок солнечного света разрезает растущий бутон его курчавых волос.

Хайле Селассие возвращается в дом с напускным терпением и спокойствием.

Они идут по коридору в его кабинет, и адъютант сообщает об уточнениях к последним телеграммам: церемония в Мекелле закончилась. Сейум опасается, что Гугса перережет линии связи, он будет звонить, пока есть такая возможность.

Хайле Селассие в своем кабинете садится на стул, кладет руки на стол и продолжает слушать.

Адъютант обращает мрачное лицо к императору. Ваше величество, говорит он, Бекафа потрепал вражеские колонны около Дебарка. Кидане помогал ему.

Ты уже сообщал нам об этом, говорит император. Потом Хайле Селассие позволяет себе обдумать услышанное. Он никому не приказывал атаковать врага в ущелье. Он не приказывал Кидане привести своих людей на подкрепление Бекафы. Ему приходится спрятать руки под столешницу, чтобы адъютант не увидел, как они дрожат. Он постепенно утрачивает контроль над этой страной, теряет один район за другим.

Адъютант качает головой, он явно обеспокоен и подносит послание так близко к лицу, что касается бумагой носа. Он трет себе загривок. Они используют яд? спрашивает он. Он осторожно опускает телеграмму на стол, словно боится, что она взорвется. Он неожиданно бледнеет. Газ? повторяет он. Его голос дрожит. Прилетел самолет-разведчик, или тут написано, что это был разведчик, но это невозможно, потому что он сбросил яд. За штурвалом сидел сын Муссолони.

Это неверно, говорит Хайле Селассие, хотя часть его существа пусть и с трудом, но принимает это жестокое откровение. Подтверди эту информацию и возвращайся, добавляет он. Он не упоминает отказа адъютанта называть этого итальянца его настоящим именем. Муссолони: Преднамеренно искаженное произношение распространилось по стране, его начали употреблять неразборчивые люди, а продолжили разборчивые. Это еще один знак народного бунта, еще одно свидетельство того, что они пытаются сражаться всеми доступными им способами.

Его адъютант выходит в дверь, в равной степени недоумевающий и охваченный ужасом, а Хайле Селассие кладет голову на стол, упирается в твердое дерево с такой силой, что ему почти удается прогнать мысли о том, что означает пролитие ядовитого газа на человеческие существа. Он зарывается еще глубже в доски стола, и пуговицы его мундира вдавливаются в кривую грудины. Осколок боли стреляет ему в голову, и несколько мгновений он не может думать ни о чем, кроме этого неудобства.

Фото