Царство и Слава. К теологической генеалогии экономики и управления

4.11. Латинский трактат, известный под названием «Liber de causis»[113] или «Liber Aristotelis de expositione bonitatis purae»

[114], сыграл стратегическую роль в создании парадигмы Царство – Правление. В самом деле, невозможно понять то решающее значение, которое эта темная эпитома Прокла на арабском, в XII веке переведенная на латынь, оказала на теологию в XII–XIV веках, если не учитывать того факта, что она заключает в себе нечто вроде онтологической модели провиденциальной машины божественного управления миром. Первым эпистемологическим препятствием на ее пути был вопрос о способе, которым трансцендентный принцип мог проявлять свое влияние и делать эффективным «режим», посредством которого она управляла миром, – что и составляет суть проблемы, которую десятая глава книги Λ «Метафизики» оставила в наследство средневековой культуре. Именно таковая проблема исследуется в псевдоэпиграфическом трактате через обращение к неоплатонической иерархии причин. Иными словами, аристотелевский вопрос о соотношении трансцендентного блага и имманентного порядка, основополагающий для средневековой теологии, решался посредством доктрины причин: «Liber Aristotelis de expositione bonitatis purae» на самом деле и есть «Liber de causis».

Обратимся к комментарию Фомы с целью проследить стратегию, скрытую в теологической рецепции этой книги. Изначально речь идет о том, чтобы выстроить – вслед за анонимным компилятором, сделавшим это на неоплатонической основе, – иерархию первых и вторых причин, вместе с тем сочленив их между собой. «Всякая первая причина, – гласит начало трактата, – в большей степени влияет на свое причинëнное [plus est influens super suum causatum

], чем вторая универсальная причина» (I, I). Но если при распределении причин, произведенном в тексте, всякий раз акцентируется возвышенность и отделенность первой причины, которая не только предшествует и главенствует над вторыми причинами, но и претворяет в дело всë, что последние производят «per modum alium et altiorem et sublimiorem»[115] (ibid., 14), то в своем комментарии Фома постоянно обеспокоен тем, чтобы подчеркнуть согласованность и сочлененность между двумя уровнями. Он истолковывает утверждение, согласно которому «первая причина поддерживает и усиливает действие второй причины, потому что всякое действие второй причины сперва уже было совершено первой причиной» (ibid.) в чисто функциональном ключе, демонстрирующем, каким образом две причины взаимопроникают друг в друга, усиливая эффективность действия каждой из них:

Действие, которым вторая причина причиняет эффект, причиняется первой причиной, ибо первая причина способствует второй причине, заставляя ее действовать; следовательно, в большей степени причиной этих действий, которыми производится эффект от второй причины, является первая причина, нежели вторая; […] вторая причина через свою способность или производящую силу является причиной эффекта, но то самое, благодаря чему вторая причина есть причина эффекта, она получает от первой причины. Быть причиной эффекта присуще прежде первой причине, во вторую же очередь – второй причине [Tom. Super De causis. P. 7].

Новым в рассуждении Фомы является также то, что он определяет вторые причины как причины частные, что скрытым образом несет в себе стратегическую отсылку к разграничению между общим провидением и провидением частным (которое, как мы увидим, определяет структуру божественного управления миром):

Очевидно, что насколько какая-либо действующая причина является первой, настолько сила ее распространяется на многое […]. Эффект же вторых причин обнаруживается в меньшем количестве вещей, поэтому он и есть более частный [unde et particularior est]. [Ibid. P. 8]

Интерес Фомы к функциональной сочлененности между двумя порядками причин явственно проявляется в скрупулезности, с которой он описывает сцепление причин в производстве эффекта (сущностного или случайного):