Царство красоты

— Не прикидывайся, что не понимаешь! Я был влюблён в неё, и все об этом знали, хоть я и пытался скрыть это всеми силами. Но влюблённость — не любовь, это вспышка, которая гаснет так же быстро, как и возникла. А любовь приходит медленно, неслышно, незаметно. Она никогда не торопится, и поэтому мы успеваем наделать так много ошибок…

Мы сидим некоторое время в полнейшей тишине, наслаждаясь близостью друг друга. Я знаю, ей так же это нужно, как и мне, а упирается из упрямства, из желания отплатить тем же. Так я думал тогда, практически был уверен.

— Помнишь, ты спросила, зачем поцеловал, и я наплёл тебе что-то про порыв… Так оно и было, но только я не сказал тебе тогда, что желание это, касаться тебя руками, губами, не в силах был сдержать, хоть и понимал чётко неправильность. Всё знал и ясно видел, отказаться не мог. Сам не понял, что это было, потому что не любил никогда и понятия не имел… что есть любовь!

— И что это? — спрашивает жёстко, а я жду от неё мягкости.

Не просто жду, жажду, задыхаясь физически от потребности в её ласке…

— Любовь, как ты и сказала — это когда наплевать на себя, когда бредишь желанием сделать счастливым только одного человека, хочешь жить для него, тянуться к нему всем, чем можно тянуться, достигать, свершать. Хочешь быть так близко, как только это возможно, и не только физически…

Мой голос срывается на шёпот, признания прут из меня необъяснимо упрямым потоком:

— Тогда в лесу ты спросила, давно ли не сплю, я ответил, что около часа… Наврал — не спал почти всю ночь, отключался иногда только и во сне… Во сне догадайся сама, что я делал с тобой! И, чёрт, стыдно так… Сам испугался, серьёзно. Не было такого никогда, чтоб так сильно кого-то хотел.

— Я ничего не чувствовала, а ты был достаточно близко…

— Не ощутила ты меня, потому что я не захотел этого. Уже был поцелуй и его последствия. А свою реакцию я объяснить не мог и просто боялся её. Я же должен был ненавидеть тебя!

— Должен?! — Софья резко отталкивает меня.

— Конечно, должен. Из-за отца! Поэтому и не понял ни черта! Не клеилась в голове ненависть к тебе с этой ненормальной тягой!

— Ненависть?! — её глаза расширяются ещё больше.

— Сонь, я вырос без отца. Не я один, но именно я стал параноиком. У тебя семья всегда была полной, большой, отцов так вообще двое и оба любят… Я безумно мечтал об отце, пока мальчишкой был… Ты не поймёшь, не сможешь. Выбирал мужика, похожего на себя, в толпе и шёл за ним следом, представлял, что это мой отец, что он рядом — так сильно мне это было нужно! Иногда получал, пару раз в полицию отводили, думали, что карманник. Мать отчитывала, а я молчал. Вначале её винил во всём, а потом… когда фото его счастливые в журнале увидел и лица ваши улыбчивые… И твоё в том числе… Он обнимал тебя, Софи! Но дело было даже не в этом, а в том, что вы приняли меня в свой дом, заставили поверить, что нужен, что тоже человек, а не беспризорный подкидыш, а потом он, отец, тот на кого я уже практически молился, просто вышвырнул меня как щенка… Из-за тебя, Сонь. Ты дурила со своими детскими чувствами ко мне, а заплатил за это я и самым дорогим: побыл сыном недолго, успел попробовать, что это, а потом всё повернулось так, что как был никому не нужным щенком, так и остался. При первой же сложности вышвырнули, чтоб не создавал проблем. Так, Софи, ненависть и рождается!

Софья закрывает лицо ладонями.

— Нет, только не это, не плачь, не смей жалеть меня! Мне не жалость нужна от тебя, а другое: хочу, чтоб поняла хоть немного мои поступки и… главное, попробовала, хотя бы попыталась… простить. Этого только хочу. За ночь ту простить, за то, что мудаком таким оказался, за твоё разбитое сердце, за ребёнка нашего… Софи, я был там, в больнице, прилетел сразу как узнал и… пока ехал, вдруг понял, что повзрослел! Я узнал о том, что ты беременна, только когда ребёнок умер. Лера позвонила… когда сказала, меня будто придавило… Так придавило, что еле оклемался. За те полчаса пока ехал к тебе, летел, вернее, тысячу раз поменялся: почувствовал себя мужчиной, наконец, а не пацаном, зацикленным на своих обидах. Повторял одно только слово «отец», я — отец, хоть и знал, что ребёнка нет больше, что он умер. Себя винил, душу рвало на части, тогда уверен был, что будь я рядом, будь он зачат по-другому, иначе, не случилось бы этого… Вот тогда всё понял, Сонь. Понял, но до конца осознал только в Австралии, вдали от всех. Проанализировал всё, что происходило, что наворотил сам, и понял, как жестоко ошибся. И отца понял. Понял и отпустило: и ненависть, и обиды, всё разом прошло. Понял, что он мужик, настоящий мужик. Он свою семью как волк оберегает, женщин своих в обиду не даст, и любого самца, как потенциальную опасность раздавит, даже если этот самец — собственный сын. Потому что стаю свою, детей своих нужно защищать любой ценой и любыми средствами. Понял, потому что сам себя удавить хотел за ребёнка своего, за то, что не было у него шанса родиться…

— Ты тут ни при чём, — говорит жёстко. — Аномалия развития плода, так врач объяснил.