Церковь и политический идеал

Доходило до откровенных нелепостей, когда русские обряды, одежду и саму русскую национальность возводили на пьедестал святости и им поклонялись. Так, в своем завещании патриарх Иоаким со слезами на глазах умолял царя Петра Алексеевича ни при каких обстоятельствах не приглашать иностранных специалистов в Россию, тем паче – не ставить их во главе служивых людей в государственных полках, дабы «во всем царствии проклятым еретикам, иноверцам быти началниками». Как будто эти меры не были объективно обусловлены потребностью русской армии в грамотных, образованных офицерах, не говоря уже о военных инженерах и оружейниках. И уже на смертном одре не переставал увещевать, чтобы «новых латинских и иностранных обычаев и в платьи перемен поиноземски не вводити»[911]. Здесь и комментировать ничего не надо…

Едва ли плод этих идейных построений мог претендовать на наличие в нем имперского размаха и духа христианского универсализма. Все более проникаясь чувством собственной исключительности и правоты, своей единственности в мире, как последний православный народ, мы все более и более погрязали в собственных недостатках, не имея ни сил, ни желания чтолибо исправить к лучшему, оглянуться назад и критически оценить свои деяния.

Да и какие к тому были предпосылки?! Если русские люди – народ наихристианнейший по природным своим свойствам, народ святой, у которого сама истина, то что еще можно желать?! Разве есть чтонибудь лучше святости и разве можно быть впереди истины?! «Провозгласили себя народом святым, богоизбранным и богоносным, а затем во имя всего этого стали проповедовать такую политику, которая не только святым и богоносцам, но и самым обыкновенным смертным никакой чести не делает»[912]

.

В свою очередь хранение веры предопределяет стратегический вектор общественного и личного развития – национальную консервацию всего того идеального, что есть, дабы случайно не впасть в прелесть или в ересь. А там все христианские земли, попавшие под власть «неверных», сами соберутся под Русь. Ссылка при этом на пророческие книги лишь усугубляла «консервацию»: зачем чтото делать, если будущие события уже фатально предопределены?! Главное – ничего не менять.

Но сам собой напрашивается вопрос: из каких неведомых источников пришло, что русский народ является Богоизбранным? С чего вдруг Русь объявлена «новым Израилем»? В отношении ветхозаветных евреев это – прямое и ясное благоволение Божие, следствие Его завета с Авраамом; об этом в каждой своей книге говорит Ветхий Завет. У старца Филофея таких безусловных свидетельств, конечно же, нет. Есть лишь ссылка на пророчества Даниила о трех царствах, последнее из которых, принявшее облик Святой Руси, царствомессия, Третий Рим, как он считал, будет стоять до скончания века.

«Предки наши, – справедливо писал Н.С. Суворов (1848—1909), – имели непоколебимую веру в то, что православный русский народ есть первый народ в мире. Эта вера в трудные времена спасала Русскую землю от погибели; но она же имела и дурную сторону, порождая неосновательное и вредное самомнение и усыпляя нравственную энергию»[913]

.

Как следствие, возникает знакомый алгоритм национального существования, списанный с ветхозаветноеврейского, смысл которого заключается в затворе от всего остального мира, как единственном способе сохранения веры и залоге будущего спасения через грядущее торжество и величие Московского царства. Аналогия с Ветхозаветным Израилем, здесь слишком очевидна, чтобы ее не замечать. Разумеется, такой ветхозаветный подход слабо сочетается с христианским вероучением, где проповедуется вовсе не консервация, а иной путь: «Совлекшись ветхого человека с делами его и облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его, где нет ни еллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Кол. 3: 9—11).

Разумеется, ни о какой идеологической преемственности в данном случае говорить не приходится: Третий Рим, как его поняли в Москве, и имперская идея – суть качественно разные категории. И как не согласиться с выводом: «Теории “Третьего Рима” как вдохновительнице русской послесредневековой политики часто придается слишком преувеличенное значение. Когда к ней прибегали в Московии, она служила лишь подсобным материалом для создания национального государства. Москвичи создавали “царство всея Руси”, а не “Римскую империю”, и это они сделали в духе своего времени»?[914]

Конечно же, тенденция национализации и искусственного затвора была не единственной. Русские иерархи прекрасно понимали, от кого Москва получила христианскую веру, да и «Повесть о белом клобуке» в соединении с посланием Филофея звала Россию на широкое имперское поприще. Уж в чемчем, а в узкой национализации церковного духа папистскую идею упрекнуть невозможно.