Церковь и политический идеал

славянофилы упорно не желали замечать, что данные позорные явления представляют собой не следствие петровских нововведений, а остатки тех старых «московских» порядков, которые царь Петр I стоически разрушал. А если нравы и смягчились с течением лет, то не потому, что правительство вернулось к старым «формулам счастья», а исключительно за счет европейского образования хотя бы правящего слоя Российского государства и резкой смены внешнего и внутреннего курса государственной политики. Объективно человеческие «права» являются исключительно прямым следствием европейского просвещения и того общественнополитического строя, который начал формировать Великий Русский Преобразователь[897].

Стоит ли говорить, что только ленивый не говорил, не высказывал негативных оценок относительно чиновничества Российской империи и жесткости наших государственных учреждений, возведенных при Петре Великом и его преемниках. Конечно, «одним чиновником общество дышать и развиваться никак не сможет». «Но что делать с неофициальной Россией, – задавался справедливым вопросом К.Н. Леонтьев (1831—1891), – когда она еще слабее, глупее, бесчестнее и несогласнее, пьянее, ленивее, бесплоднее казенной?»[898]

В этих вздохах печали много правды. Ктото удачно сравнил государственный аппарат со скелетом – кажется, Л.А. Тихомиров (1852—1923). Скелет никак не может заменить собой всего человеческого тела, но без него оно также не может функционировать. И чем слабее мышечная масса, тем сильнее должен быть скелет. Если общество слабо и неразвито, то, естественно, необходимые качества для сохранения данной совокупности народа в форме государства обеспечивает лишь государственный аппарат, злосчастный «административный ресурс», которым история нашего Отечества, увы, так богата.

Самое печальное, что до Петра I у нас дела обстояли еще хуже. Разве нужно напоминать, что лишь при царе Петре Алексеевиче старообрядцы, например, до сих пор совершенно бесправные, которых можно было убивать без суда, получили права гражданства? И не случайно в черновиках к «Духовному регламенту», указывая наиболее страшные язвы своего времени, царь отмечал жестокое отношение русского епископата к противникам Церкви: «С кротостью и разумом поступать, а не так, как ныне, жестокими словами и отчуждением»[899]

.

VI

Переходя от одного нашего недостатка к другому, восхваление которых (по Филофею) вызывает лишь живое недоумение, никак нельзя обойти стороной явный уклон в национализацию и Русского государства, и Русской церкви. Чем автоматически убиваются любые надежды отдельных патриотов признать Москву преемником Второго Рима.

Безусловно, Византия являлась Империей и вплоть до последнего своего свободного вздоха никогда не изменяла имперской идее. Именно это убеждение заставляло многих Византийских василевсов, среди которых особенно выделяются фанаты имперской идеи – св. Лев Великий (457—474) св. Юстиниан Великий (527—565), Ираклий Великий (610—641), св. Никифор Фока (963—969), Иоанн Цимисхий (969—976), Мануил I Комнин (1143—1180), вести непрерывные войны с персами, готами, арабами и турками, чтобы только вернуть свое государство в прежние границы Всемирного христианского царства. Чтобы вновь воссоединить все христианские народы под властью православного императора.

Даже когда в середине XIII в. среди части византийской аристократии возникли националистические настроения, в массе своей народ эти новшества не поддержал. Для Западной Европы Византия также всегда оставалась империей. И накануне гибели Константинополя европейцы называли Византийского самодержца пусть и «Греческим», но все же императором, не смея отказать ему в этой чести.

Не так было у нас. Хотя в понимании Филофея Третий Рим ассоциируется именно со Всемирной империей («Рим – весь мир»[900]), современники видели в Москве лишь последнее христианское царство, последнее прибежище Церкви на земле, окруженное «нехристями». А потому, хотя старец Филофей и утверждал, будто «все христианские области придут к концу и соединятся в единую область нашего государя, т.е. в область русскую, “согласно пророческим книгам”», Московские государи на западный манер строили национальное государство, а не прообраз Византийской империи.

Да, Иван IV Грозный (1547—1584) в свое время изъявил настойчивое желание венчаться царским чином (впервые на Руси). Но не «императором римлян», как того требовала традиция преемственности власти Московского государя от Византийских самодержцев, а «царем всея Руси». Отметим также, что в своей текущей политике царь был верным приверженцем не византийских авторов, а Макиавелли (1469—1527), сочинения которого охотно и часто читал[901].