Цезарь

Все они жаловались на ужасающую жестокость неприятеля.

Эти жалобы ранили одновременно и милосердие, и гордость Цезаря; и потому он потребовал от претора Аллиена и от Рабирия Постума отправить ему, без всяких отсрочек и отговорок, ту часть его войска, что осталась на Сицилии, и написал им, что не может позволить, чтобы провинцию Африку погубили у него на глазах, и предупреждал их, что если они промедлят хотя бы месяц, то прибывшие подкрепления не застанут там ни одного целого дома.

Между тем сам он подолгу сидел на возвышенности у морского берега, устремив взгляд в сторону Сицилии и ожидая эти подкрепления, прибытие которых должно было положить конец его бездействию.

Не видя на горизонте никаких кораблей, он время от времени возвращался в лагерь и приказывал вырыть какой-нибудь новый ров, возвести какой-нибудь новый бастион, протягивая линию укреплений вплоть до самого моря, как для того, чтобы защитить свою армию, так и для того, чтобы не оставлять ее в безделье.

Сципион, со своей стороны, дрессировал слонов; для этого он располагал пращников двумя группами, одна из которых метала камни в своих чудовищных союзников, а другая гнала их вперед, когда, напуганные этим гранитным дождем, они хотели обратиться в бегство; «но обучение это шло с большим трудом, — говорит спорный автор "Африканской войны", — ибо в бою даже самый хорошо обученный слон может принести вред как врагам, так и своим».[142]

В то же самое время, в ожидании проскрипций в Риме, Сципион доставлял себе развлечение, учиняя убийства.

При виде того, как корабли Цезаря, разметанные бурей, скитаются наугад, не зная толком, где они находятся, Гай Вергилий, легат Сципиона, командовавший в Тапсе, снарядил лодки и шлюпки, наполнил их лучниками и пустился в погоню за этими блуждающими кораблями.

Не раз его лодкам и шлюпкам давали отпор, но однажды ему удалось захватить большое судно, на котором находились два молодых испанца, трибуны пятого легиона, отца которых Цезарь сделал сенатором, и центурион того же легиона, по имени Салиен.

Пленников препроводили к Сципиону, немедленно приказавшему казнить их по прошествии трех дней, чтобы у них было время испытать предсмертные муки.

В момент казни старший из двух молодых людей попросил лишь об одном — чтобы его убили первым, дабы он не испытывал страдания, видя, как у него на глазах убивают его младшего брата.

Поскольку он обращался не к Сципиону, а к солдатам, просьба его была уважена.

Об этих жестокостях было известно в лагере Цезаря, и сердце Цезаря кровоточило от горя.

Но, обладая, благодаря своим средствам защиты, главным из которых, впрочем, был его гений, достаточной силой, чтобы не опасаться, что Сципион нападет на него в его лагере, он не был вполне уверен, из-за малочисленности своих войск, что в случае решающего сражения сумеет с одного удара разгромить своего врага.

Тем не менее каждый день Сципион выходил из своего лагеря и вызывал Цезаря на бой, выстраивая напротив цезарианского лагеря свои войска в боевой порядок; он оставался так пять или шесть часов, а затем, с наступлением вечера, удалялся.

Через восемь или десять дней подобных упражнений, убедившись, что Цезарь трепещет перед ним, он дошел до того, что приблизился к укреплениям Цезаря на расстояние в сто шагов, со своими слонами впереди и со всей своей армией, растянувшейся позади них широким фронтом.

Но Цезарь не позволял раздразнить себя ни этими демонстрациями силы, ни угрозами, которыми они сопровождались; он приказывал возвращаться, без суетливости и паники, тем из его солдат, которые покидали лагерь в поисках фуража, воды или дров, и приучал их смотреть на врага с высоты укреплений и отвечать на его угрозы свистом и улюлюканьем.

Что же касается его самого, то он настолько хорошо знал, что его не осмелятся атаковать в лагере, что даже не давал себе труда подниматься на укрепления и все приказы отдавал, лежа в своей палатке; однако это никак не мешало ему каждый день отправляться посидеть на возвышенности у морского берега, торопя своими зароками и вздохами прибытие подкреплений, ожидавшихся уже так долго!

LXXXVI

Раза два или три в жизни любого человека, подобного Цезарю, случаются такие удачи или неудачи, когда удача или неудача уже не могут идти дальше, и тогда происходит перелом: к худшему, если положение хорошее, или к лучшему, если положение плохое.

В этот момент положение Цезаря было настолько плохим, что хуже оно стать уже не могло; значит, неизбежно должно было наступить улучшение.

Первым намеком на свое возвращение, поданным ему удачей, стало дезертирство гетулов и нумидийцев, находившихся в лагере Сципиона.

Эти варвары сделали то, чего цивилизованные люди, вероятно, делать бы не стали: они вспомнили, что многим были обязаны Марию и что Цезарь был его племянником.

В итоге гетулы и нумидийцы начали понемногу сбегать из лагеря Сципиона и переходить в лагерь Цезаря.