Цифры нации

Двое подхватили профессора под руки. В коридорах оказалось безлюдно, перед глазами мелькали бесконечные двери. Наконец в конце коридора показалась старинная дверь, явно из мореного дуба, возле которой конвой успокоился, отряхнулся, перевел дух, после чего один из громил сначала постучал в дверь, прислушался и лишь после этого потянул ее на себя. За дверью справа, огородившись стеклянной перегородкой, на небольшом возвышении сидела за столом женщина в зеленой рубахе с погонами прапорщика и галстуком-бабочкой под подбородком и пялилась в монитор. Она даже не взглянула на вошедших.

– У себя? – спросил конвоир, показывая пальцем на другую дверь.

– Да! Вас давно ждут! – резко ответила дама.

Профессора подвели к двери. Когда она отворилась, Германа Романовича ввели в кабинет и оставили одного против троих. Сидящего за столом Герман знал как руководителя Ревкомиссии Жердяя. Остальных видел впервые.

– А! Профессор! – почему-то обрадовался Жердяй. – Вот мы и встретились, а я думаю, когда вы нас удостоите! Присаживайтесь… Вот сюда… На стульчик, пожалуйста.

Герман Романович сел было в кресло, стоявшее как раз у двери, но Жердяй вновь завопил, указывая на стул у приставного стола. Стул был опутан какими-то проводами, а на столе стояло устройство, о назначении которого вряд ли кто мог догадаться – это могло быть что угодно, в том числе и пыточное устройство.

Профессор опустился на стул и затравленно огляделся. Слева, на стене, во всю ширь висела картина «Утро стрелецкой казни», и Герману Романовичу сделалось не по себе. Показалось, что его притащили сюда лишь для того, чтобы объявить приговор и тут же казнить. Однако он собрался с духом, тряхнул головой и повернулся к Жердяю.

– Я слушаю вас… Вы хотите мне что-то сказать? – спросил он. – Что с Лизой? У нее что-то серьезное? Она жива?

Жердяй выкатил на него глаза. Какая-то Лиза, прости господи…

– Я слушаю вас, – снова сказал профессор.

– Да нет… Это мы слушаем вас, – ответил Жердяй и принялся ерзать в кресле, оставив вопрос без ответа. Заглянув в монитор, он выдвинул ящик стола, вынул оттуда плакат с посланием профессора к народу и положил на стол. А после этого напрямую спросил, встретившись с ним взглядом: – Ваших рук дело?

– Мое, – ответил Герман Романович и продолжил поучительно: – Между прочим, имею право, потому что у нас республика, демократия и законы, среди которых я особо отметил бы конституцию, законы о защите толерантности и защите искусственного интеллекта. Да. Так что выдумывать ничего не надо. Я в принципе не понимаю, для чего вы меня сюда… Это какое-то недоразумение… Прошу объяснить немедля…

Он тараторил без устали, вспоминая при этом о жене Лизе, имя которой, насколько он понял, бессовестным образом использовали. Наконец утомился и замолчал, и было видно, как мелко трясется у него голова.

Жердяй сверкнул на него глазами исподлобья:

– Вы закончили?

– В дальнейшем я предпочел бы с участием адвоката…

Услышав об адвокате, Жердяй открыл рот и уставился в сторону Татьянохи:

– Надо же, а мы не учли! – Лицо у Жердяя, и без того тонкое, сделалось еще тоньше. – Это вы правильно заметили… А вот скажите вы нам с прокурором, для чего нам адвокат, если мы всего лишь беседуем? Нам, получается, теперь и поговорить нельзя? Возбраняется? Или все-таки можно?

Жердяй с силой хлопнул ладонью по плакату и принялся быстренько шоркать бумагой по стулу, совершая круговые движения.

– Это что у нас здесь?!

– Это? – растерялся профессор. – Это я так, не подумавши… Хотя, если внимательно прочитать, то очевидно, что я о другом… У меня экспедиция летом… Они же мне…

– До лета дожить надо, а нам сегодня определиться бы – либо вы с нами, либо против нас!.. У вас тут прямо написано…

Наклонившись к плакату, Жердяй стал вслух читать:

– «Виноват частный капитал, которому подчинено государство… Государства как такового давно нет – вместо него есть кучка людей в погонах, возглавляемых капитаном первого ранга в отставке Большовым, от которого одно сотрясение воздуха…»

Закончив читать, он продолжил:

– Значит, было дело… – и уставился, не моргая, Герману Романовичу в глаза, прожигая до нутра.

Профессор затравленно улыбнулся, огляделся по сторонам, и ему показалось, что картина на стене ожила – и солдат, ведущий стрельца на казнь, и стрелец со свечой в левой руке, и царь на лошади. Все они пришли в движение, оставаясь при этом на месте.

Жердяй между тем подвел черту:

– Это призыв к свержению законно избранной власти.

– Предлагаю схватить всю группу, – поддержал Татьяноха.

«Дохлая дичь…» – подумал Жердяй и сморщился. В желудке сосало, хотелось кушать.

– Мне бы адвоката, – слабо произнес Герман Романович, сознавая, что дела его совсем плохи и место в цирке ему обеспечено. – Я совершенно не понимаю… Мне хоть какого-нибудь юриста, но не искусственного…

– А вот хотя бы Дмитрий Олегович – чем не юрист? – осклабился Жердяй. И к Татьянохе: – Что вы заканчивали? Юридический?

Татьяноха важно качнул головой и не спеша подтвердил:

– Заканчивал.

– Но вы прокурор, сторона обвинения, – вякнул профессор.