Циркач

Коля с детства восхищался легким нравом брата, словно живая веселость досталась ему в подарок, ради контраста маминой хандре и отцовской гневливости. Петя всегда шагал далеко впереди: и по возрасту – он был старше на восемь лет, и по движению на службе, и по вниманию у девчонок. «Четверть века – пожизненное», – шутил иногда он сам, но ни разу всерьез не бравировал перед Колей старшинством и успехами, не унижал жалостью к его болезни. Когда они бегали мальчишками во дворе, брал младшего брата в свою дружную свору, где бывал часто предводителем и зачинщиком игр и шалостей. Он был так силен, что никого не бил, его боялись и без драки. Но обижать брата не позволял. Стоило кому-то заикнуться про Колин рост – Петя осаждал задиру, да так остроумно и смешно, что скоро никто и не пытался на него нападать.

Коля рос медленно. Однажды стало ясно, что обычным парнем он вряд ли вырастет, и многие вещи даются ему труднее, чем старшему брату. Мама лет десять водила Колю по врачам, но потом сдалась. Отец решил, что ум его так же немощен, как и тело, и к настоящей учебе он не способен, поэтому махнул на него рукой, возложив честолюбивые надежды на Петю.

И тогда старший брат стал опорой. Он пробовал развивать младшего: бегал с ним наперегонки – в шутку, конечно; растягивал на турнике, от чего Коля подрос и достиг отметки в сто двенадцать сантиметров; выписывал книги о путешествиях, притворяясь перед отцом, что они понадобились знакомым или сослуживцам. И вот настал момент выпорхнуть из родительского гнезда и отправиться в самостоятельное плавание. Коле предстояло нарушить отцовский запрет – но брат и здесь поддержал его, как мог.

Ему было нечем отплатить Пете, и, хотя от запрета ехать в цирк щемило сердце, Коля тут же забыл и обиду, только что нанесенную Ириной, и отцовскую ярость, и мамино молчание. Брат сгладил их несправедливость.

– Дам тебе со следующей получки на дорогу, и на сборы, – обещал Петя.

Коле хотелось броситься к брату и обнять со всей силы, но застеснялся порыва из-за его жены, которая насупившись сидела рядом, и поэтому он лишь кивнул, продолжая уплетать кашу. Внутри разливалось тепло, словно выпил огромную чашку сладкого чая.

***

Пролетели две недели, и близко подступал сентябрь. В Ленинграде начался очередной месячник по слому деревянных домов. Старые бревна и доски шли на запасы дров, бесценные осенью – а что говорить про зиму! Ими отопят весь город: школы, училища, больницы, жилые дома. Вскоре наступят первые холода, а привезти дрова в Ленинград уже невозможно, и к родному лесу не подступиться: немцы перерезали все пути сообщения с городом. Тот, кто не озаботился дровами заранее, обречен замерзнуть зимой. Поэтому на слом домов посылали молодых ребят, старших школьников и студентов. Два кубометра дров полагалось сдать государству и столько же разрешалось оставить своей семье.

За прошлые работы ребятам не платили, только давали сухие пайки с печеньем. Коле не хотелось идти на слом. Он думал: зачем ему эти дрова? Ведь скоро он уплывет из Ленинграда. А он уплывет, непременно, что бы отец ни говорил! Но потом вспоминалась вечно закутанная в шаль мамаша с ее хондрозом, изнеженная Ирина – и он отбрасывал самолюбивые мысли. Нужно стараться ради них. Они с Петькой и отцом – мужчины, они потерпят. А женщины заболеют без тепла.

Петя всегда верил в могущественную силу денег, как и отец, но Коля не разделял их оптимизма. Он убедился: происходит что-то тревожное. В прошлом месяце запросто вышло купить на рынке интересную книгу – «Три мушкетера», за пять рублей. А вчера пошел на рынок, и книг там не продавали. Притом продукты подорожали в два раза. Хотел купить пальто в дорогу – ношеное, видно, с чьего-то плеча – а денег у него не взяли, просили вместо них консервов и муки. Коля растерялся и ушел. И по дороге думал: «Нет, ошибается Петька, не все можно за деньги». Ему стало беспокойно, что у него их не взяли. Он смотрел на бесполезные разноцветные бумажки у себя в руках и понимал: нужно уезжать из Ленинграда быстрее. Те, кто в панике бегал за эвакуационными листками – не трусы, как усмехался отец. Они самые здравомыслящие люди. Напоследок, уходя с рынка, Коля обернулся на людные ряды: сколько же в Ленинграде народу! Как ни суетись, а если каждому захочется уехать, не хватит ни паромов, ни барж, ни лодок. Да и всей Ладоги не хватит, пожалуй.

Сегодня Колю задержал на разговор Вернер: волновался, почему маленький артист до сих пор в Ленинграде. Именно благодаря хлопотам учителя и устраивалась Колина судьба: маэстро предложил кандидатуру ученика, когда из Цирка лилипутов пришел запрос. Коля успокоил наставника, что уедет сразу, как появится возможность – то есть деньги от Пети. Но сам от таких разговоров, что надо торопиться, еще больше разволновался. Ждать – хуже, чем действовать, и почти невыносимо, когда видишь свое будущее убегающим, но не можешь ухватить его за хвост.