Цивилизационные кризисы в контексте Универсальной истории

Членение на этносы, государства, религиозные конфессии, классы, нации и т.д. чревато периодическими обострениями политических конфликтов, которые были неизбежны, допустимы и в известном смысле необходимы на прежних исторических стадиях. Угроза и перспектива конфликтов составляла предпосылку для образования макрогрупповых культур вокруг фигуры героя, воителя и заступника и на базе актуализованного образа общего врага, придававшего сообществу мускулатуру конфигурации. По большому счету социально востребованными оказывались только те религиозные и квазирелигиозные учения, которые предпосылали призыву к сплочению единомышленников требование отсечения инакомыслящих. Ленинская формула: «Прежде, чем объединиться, нам надо размежеваться» – римейк исконной логики конфессиональных построений. Тезису Павла «Несть эллина ни иудея» предшествовали недвусмысленные угрозы Иисуса: «Кто не со Мной, тот против Меня»; «Не мир пришел Я принести, но меч» (Матф., 12: 30; 10: 34). Столь же отчетливо контроверза выражена в Коране: «А когда вы встретите тех, которые не уверовали, то – удар мечом по шее; а когда произведете великое избиение их, то укрепляйте узы» (Сура 47, 4), и т.д.

Лейтмотивом всякой (востребованной) религии становится лозунг «Не убий», дополненный конкретизирующими разъяснениями: кого, когда, за что – и превращенный тем самым в требование: «Не убий своего

!». Придя к власти в Риме, христианская церковь, прежде запрещавшая брать в руки оружие, немедленно разработала концепцию священных войн: тексты Библии в изобилии снабдили Августина необходимым для этого материалом.

Документально исследовав историю отношения христианства к войне, Ф. Контамин [2001] констатировал: «Никогда Церковь наставляющая не осуждала все виды войн» (с.311). Напротив, она неоднократно объявляла пацифистскую идею заблуждением и сурово осуждала за нее «маргиналов, еретиков и сочувствующих им» (с.312).

Призывы к последовательному воздержанию от вооруженных конфликтов оставались уделом отщепенцев и не вызывали заметного общественного резонанса, поскольку не отвечали историческим задачам. [2]

Задачи же состояли в том, чтобы упорядочивать , т.е. ограничивать, систематизировать и нацеливать социальное насилие, препятствовать его хаотизации, иногда смягчать его формы, и именно для их решения предназначены религиозные и прочие макрогрупповые идеологии. Оттого они и строятся обычно по логике самонаводящегося орудия: «свой – чужой».

Лишив племена апачей возможности систематически «выходить на тропу войны», бледнолицые братья вынули из их культуры вместе с жалом душу. После этого культуру можно сохранять только во внешнем антураже – в сувенирных поделках, карнавалах и театрализованных представлениях. Такова судьба любой макрокультуры в радикально неконфронтационном

мире, каким бы изысканным фасадом ни маскировалось ее острие. Здесь уместен парафраз известного высказывания У. Черчилля: кто не сожалеет об уходящих национальных культурах, у того нет сердца, а кто пытается их реанимировать, у того нет головы…

Качественно более трудная задача устранения насилия с политической арены впервые встала перед культурой во второй половине ХХ века. Резко возрос технологический потенциал (как ранее отмечено, за сотню лет энергетическая мощь оружия увеличилась на 6 порядков, т.е. в 1 млн. раз!), и, в полном соответствии с синергетической моделью, это обернулось опасностью саморазрушения общества. Когда прежние антиэнтропийные механизмы становятся контрпродуктивными [3]

, для сохранения требуются новые, более совершенные, мягкие и щадящие механизмы, в противном случае система гибнет.

В XXI веке исторически установившееся соотношение в 1-4% военных жертв от числа жителей сохраниться не может. Эпоха «знаний массового поражения» (см. раздел 1.1) так или иначе нарушит эту традицию: в сторону либо кардинального уменьшения жертв, либо их катастрофического роста. Это означает, что для сохранения цивилизации необходима перестройка не только военных и производственных технологий, но и гуманитарных технологий солидарности. «Религиозный ренессанс» и рецидивы прочих форм фундаментализма, реанимируя архаичные и ставшие контрпродуктивными в новых условиях механизмы, превратились в одну из самых грозных опасностей ближайшего будущего.

Таким образом, диверсификация микрогрупповых культур за счет унификации макрогрупповых культур отвечает критерию эффективности, т.е. способствует сохранению системы и потому является процессом прогрессивным. В разделе 1.2 приведены аргументы исследователей, связывающих отмирание институциональных макрообщностей и становление сетевых, т.е. надгосударственных и наднациональных форм самоорганизации с развитием компьютерных систем и языков. Здесь стоит добавить, что данная тенденция органично вписывается не только в сценарий выживания, но также в общеисторические векторы развития.