Цурюк

— Лишь бы власть не препятствовала, ваше благородие… Вот создам в уезде сеть потребительских обществ, — щедро плеснул в стакан полицмейстеру купец Рябинин. — Всё население охвачу! Верую, ибо разумно — за крупным капиталом будущее! Пройдёт каких-нибудь лет сто — и вся Россия станет единым потребительским обществом! Самое смешное, ведь станет — помянете моё слово, Викентий Карлович!.. Так жить вам и здравствовать до самой той поры — выпьемте!

— Коньячок у тебя мягкий, Пуд Африканыч, — Свинтидзе крякнул и со смаком закусил севрюжиной. — И петь ты, я гляжу горазд… Вот только контингент пошаливает… Отец благочинный зело недовольны — что ещё за мазыки у вас? Типа староверов? Некрасиво, любезный друг… Навешали, понимаешь, святому отцу пустынножителю…

— Так синяков же не было… Атбросим этот, я извиняюсь, давно всех забодал — больной человек-с, даром что старец… А коньяк у меня — шустовский, я вам ящичек в пролётку велел упаковать-с, не побрезгуйте, ваше-ство. От всей души. Что до мазыков — мужики тверёзые, работящие, в нигилизмах не замечены… Насчёт политики у нас — ни-ни.

— Пой, ласточка!.. — полицмейстер, набив рот едой, погрозил пальцем.

— Касаемо русалки — был грех. При мне и вытащили, под самого Ивана-Купалу. Праздник сей — храмовый, легальный… Девка на политическую не шибко схожа. Те больше стриженые, в пенсне — а у нашей патлы зелёные до самого сраму, вот и вся, извиняюсь, ейная идейность. Так что дуля тебе — не докопаешься, ваше благородие. Всё чин-чинарём, — жирно подмигнул чиновнику купчина.

— А иди ты, шут! — рыгнул Свинтидзе, давясь анчоусом, — так таки и русалку? Это ж сколько надо было выпить?

— Вот те хрест! Мироныч! Покличь Дерендяя ко мне, мухой!

Вскоре подошёл и низко склонился перед господами белобрысый мужик с туповатым выражением на широком лице.

— Здоров, дядька Дерендяй! — демократично подал мужику два пальца Рябинин. — А где твоя девка водяная?

— Дак это… Святой отец себе посля обедни сразу и забрали.

— Атбросим, что ли? На кой она ему ляд?

— Сказал, плоть перебарывать. Посохом стучал, засудить грозился страшным судом — ну, мы и отдали… — наивно вздохнул мужик. — А девка была больно баская… Ножки-ручки нежные — словно бы и не мужичьих кровей… Жалко — умучают попы…

— Молчать, скот! — грохнул по столу кулаком охмелевший жандарм, на миг ощутив себя в душе либеральным просветителем. — Много на себя берут, мракобесы! Айда в монастырь — запрягай, Рябинин! Я буду не я, если не вызволим русалочку! Водяная девка, как все научные гипотезы, обязана проходить по линии МВД — на то есть секретная директива Государя!

Да коли я её живьём в Кунсткамеру — это ж сразу генеральский чин, европейская популярность… В Париж на выставку! А там и ко Двору представят… В «Ведомостях» пропишут: действительный статский советник Свинтидзе…

— Эх-ма — выручай, залётные! — бубенец бился под дугой, распугивая робких обитателей лесной глухомани… Вскоре бор расступился, и тройка на рысях вылетела в поле ржи. На пригорке сияли крестами золочёные маковки ближнего монастыря…

— Ну, Пуд Африканыч, не выдай! — отхлебнул из фляги полицмейстер. — Ты да я — вдвоём, понимаешь, сила! Отобьём у клерикалов русалочку — считай, подряд на железную дорогу твой… Надулмана с Пользнером по бороде мешалкой, хватит кормить инородцев…

Кстати, всё забываю спросить: а что, хвост у неё — и вправду рыбий?

ГЛАВА 40. СУМЕРКИ БОГОВ

— Понятия отчизны меня давным-давно не волнуют. Не надоело вам баснями питаться? А то я ещё парочку придумаю.

Дж. Фаулз. «Волхв»

Спешно покинув виллу Рудольфа Штайнера, немецкие романтики поселились в уединённом пансионе на окраине Цюриха. Никакого пива — теперь, как никогда, пора брать судьбу за цугундер!

Сцену воскрешения богов требовалось обставить со всей помпой… Хитлер часами выслушивал донесения Боля о быте и нравах Рейха в новом тысячелетии. По совету Блюмкина они отправились к лучшему городскому портному Йошуа Шлахтеру, где с Адольфа и Германа была снята мерка. По достоинству оценив мундир шарфюрера СС, хвастливый Гёринг заказал себе такой же — но необъятно-широкий, нежно-бирюзового отлива, с обильным золотым шитьём и маршальскими звёздами. Хитлер ограничился скромной формой без знаков различия — лычки ефрейтора к делу явно не шли, а лишней мишуры он не любил…

Пока шился антураж, за Блюмкиным было установлено круглосуточное наблюдение, чтобы не дал дёру. Толстый Герман, оставленный в номере сторожить пленника, принялся его добродушно подначивать:

— Старина Боль говорит, вы работали палачом в ЧК. Неужели пытки безвинных жертв и впрямь могут доставлять удовольствие? Никогда этого не понимал…

— Безвинных жертв не бывает, — пожал плечами Блюмкин. — По закону кармы каждый получает своё, и никто не в силах искупить чужой грех. Любой палач по определению — слепое орудие судьбы.

— Не увиливайте! Речь о ваших личных мотивах. Вы что — садист по жизни?