Цвет полевой

— Ну да, вернули название. Шапкин этот, вроде, какой-то революционер что ли был. Сейчас называется Вознесенская или Воскресенская… Точно не помню… Мы сюда на поезде не ездим: на автобусе привозят. Или на машинах…

— У кого они есть.

— Ну да, у кого они есть. Промок? Туфли бы лучше снять и печку включить.

— Да, сейчас так и сделаю. Ладно, счастливо…спасибо, что покараулили.

— Пожалуйста. Еще приезжайте, еще покараулим.

Дмитрий выехал на асфальт и двинулся к шоссе… «Неужто надо было сразу правее брать?»…В этот момент заиграл мобильник, который он выключил, входя в лес, и включил, садясь в машину. Вопросов было сразу несколько и все очень срочные, так что Дмитрий настолько погрузился в разговор, что, выезжая на Рижское шоссе, вместо левого поворота, чуть не поехал направо. Уже порядком стемнело, и часто приходилось включать дальний свет…Да, хорошая машина; скорость совсем не чувствуется, не то, что та семерка…Да, туфли наверное лучше снять…Главное, чтобы у Красногорска не попасть в пробку…Снова полились звуки Маленькой ночной серенады…Человек волновался насчет денег, которые ему должны были завезти. Дмитрий сразу вспомнил нелепую сцену на просеке, но не успел восстановить свои ощущения, как позвонила жена, которая волновалась — куда он пропал?..Пошел дождь, пришлось включить дворники… Не гони, не гони, и жена сказала — езжай аккуратнее…Возможно эта просека идет… У Звенигородского поста на обочине лежала перевернутая машина… Скользко, темно, рискованно…Хорошо, что у машины антиблокировочная система, да и резина высокого качества…Хорошая машина, не зря эти ребята ее охраняли, симпатичные ребята… Неужто Шапкин — это какой-то революционер. Вот уж не подумал бы…Надо будет все-таки еще разок съездить и сразу взять поправее…Ну Слава Богу — Пахра.

Машина взлетела на горку, проехала еще небольшой отрезок пути, и вот впереди, сквозь разводы дождя, начал вырастать гигант, закрывающий весь горизонт, окаймленный калейдоскопом движущихся огней, взмывающий языками небоскребов — ревущий, всепоглощающий, самодостаточный…И в океане этих вспышек, грохотов и мельканий поблек и растворился Шапкинский лес, со всеми его полянами, оврагами и перелесками.

Спешим на электричку 17.35

1

Случалось ли тебе, читатель, променяв дело на безделье, поборов желание поваляться еще часок в кровати, подавив суетное намерение толково провести день, махнув рукой на пяток неразрешимых проблем, выйти из электрички июньским утром на одной из подмосковных станций, пройти сквозь поселок, где владельцы дач с утра пораньше копошатся на своих участках, что-то вскапывая или окучивая, ступить на лесную просеку и испытать то чувство, которому русский язык дал прелестное имя — беспечность. Не стал ты ни моложе, ни умнее, не решил переходить ли на другую работу или оставаться на прежней, не нашел радикального средства борьбы с радикулитом, по-прежнему все неясно с отпуском, по-прежнему гложет мысль, что тебе скоро уже пятьдесят, а ты все еще не…, но светит солнышко, попискивают синички — природа не интересуется твоими проблемами, и тебе самому они начинают казаться не такими уж важными.

Если тебе случалось пережить все это, то ты поймешь и настроение членов нашей группы, которые, выйди из электрички на станции «Трехгорка», переходят Можайское шоссе, чтобы вскоре погрузится в лес.

У перехода через шоссе Таточка обращается к своему мужу Льву Михайловичу, высокому пожилому мужчине, который даже под рюкзаком не теряет осанки горожанина и профессора.

— Лева, это то место, где олени?

— Нет, это совсем на другом шоссе.

— На вид очень похоже.

— Да ничего общего. Пошли, Тата, не отставай.

Тате не отставать трудно: ростом она невелика, и шаг у нее, наверное, вдвое короче, чем у Льва Михайловича. Выглядит она, как школьница, которая неожиданно вдруг взяла и постарела лет этак на тридцать. Но это досадное обстоятельство, кажется, принципиально ничего в ней не переменило, и если бы не морщинки, если бы не полнота, если бы… да что там перечислять… на лице ее постоянно выражена готовность радоваться и удивляться жизни.

Итак, группа пройдя между дач топает по просеке следом за руководителем своим, опытным туристом Федором Петровичем Крюковым.

Роста он выше среднего, жилист, мускулист, немного сутуловат, всегда без головного убора, редкие седые волосы на косой пробор, лицо скуластое, глаза очень светлые, время от времени в них вспыхивают искорки, поджимаются губы, и лицо это, в общем-то, довольно мрачноватое, приобретает выражение лукавое и насмешливое.

Его поставленные в снегу палатки встречали рассветы над Памирскими ледниками: Гармо и Фортембрасом, его отриконенные ботинки ступали на все перевалы главного кавказского хребта, его ледоруб прокладывал путь по ледовым и снежным склонам… И какие у тебя были основания мандражить, идя по гребню, когда тебя страховал сам Крюков.

Ему 65 лет, но те, кто знали его в 35, говорят, что он нисколько не переменился, разве что морщин больше, и хотя на вид стал более суров, но в сущности своей помягчал.