Цвет полевой

Она лежала в четырехместной палате с завязанной головой, ослабевшая, беспомощная, и если кто-нибудь сумел бы заглянуть к ней в душу, то обнаружил там вещь странную и совершенно ей не свойственную — покой. Да, душа Марии Иванны была спокойна: она больше не рвалась в бой, не стремилась улучшить мир, никого не ненавидела и ничего не осуждала. Все казалось ей отстраненным и гармоничным. Воспоминания наплывали на нее, и ей представлялось порой, что она лежит на берегу Черного моря, куда они с мужем когда-то ездили отдыхать, и волны убаюкивают и ласкают ее.

Когда она возвращалась к действительности, глаза ее часто заволакивала слеза, и она говорила сыну, навещавшему ее каждый день:

— Ты подумай, какие все-таки есть люди! Ведь если бы не Юрочка, (так звали молодого медика, ее соседа в вагоне) я бы могла умереть там. Ну это может и не страшно, я — старая, но ведь он-то как рисковал, он-то мог бы сам обгореть. Какие люди! Да ты не приходи ко мне каждый день. Ты лучше с Игорьком за город съезди — ребенку воздух нужен.

И, гладя руку сына, повторяла: "Ты — хороший мальчик".

Палатной сестре, которая, прямо скажем, не баловала ее вниманием она говорила: "Деточка, да ты не беспокойся, мне правда ничего не нужно. Ты лучше к Катерине Иванне подойди, к ней сегодня никто не приходил".

Помимо сына и невестки Марию Иванну навещала ее старая подруга Людмила Николаевна по кличке Милка. Подругами они стали еще в школьные годы, и об их отношениях стоит сказать чуть подробнее.

Милка была создана для подчинения так же, как Мария Иваннна для властвования. Будучи еще девочкой, Милка признала первенство Марии Иванны, и эта субординация не нарушалась никогда. Мария Иванна без конца поучала и наставляла Милку, инструктируя, как надо воспитывать сына и как постоять за себя в схватке с мужем и сослуживцами. Нельзя сказать, что альянс их не нарушался размолвками и скандалами, совсем наоборот: и то и другое было нормой для их отношений. Да иначе и быть не могло: ведь какая же мать, жалуясь лучшей подруге на сына, потерпит, чтобы ее мальчика называли подонком и ублюдком.

И Милка хлопала дверью и в слезах клялась, что больше не переступит порог дома этой ведьмы, не позвонит ей, не подойдет к телефону… Но и переступала, и звонила, и подходила, ибо не могла жить без Марии Иванны, так же как та без нее.

Между подругами так повелось, что у Милки всегда была в заначке какая-нибудь история, изобличавшая человеческую подлость. И она преподносила ее Марии Иванне, заранее зная ритуальный финал, который состоял в том, что Мария Иванна закрывала глаза, мотала головой и произносила выразительно: «Ну все-таки какие все сволочи!» И Милка сладострастно ждала этот финал, который для них обоих был своего рода разрядкой.

Во время одного из посещений Марии Иванны в больнице у Милки была припасена история действительно жуткая: по радио сообщили, что террористы взорвали автобус, в котором наряду с взрослыми было много детей. Пересказывая то, что она слышала по радио и видела по телевизору, Милка не сомневалась в финале.

И каково же было ее разочарование, когда, выслушав эту историю, Мария Иванна глаза не закрыла, головой мотать не стала, а наоборот, глядя перед собой, только слегка ею покачала и сказала нечто совсем уж несообразное: " Не ведают, что творят".

Придя домой, Милка позвонила сыну Марии Иванны и сказала, что здоровье подруги ее сильно беспокоит.

— И дело, понимаешь, не только в том, что она в последние дни как-то физически сдала. Меня даже не это беспокоит — она морально сдала. Ведь я Машу, Слава Богу, уж сколько лет знаю, и она всегда была такой человек — сильный духом, а сейчас как-то совсем раскисла.

И сын говорил: — Да, да, тетя Люда, это — верно Я уже договорился с консультантом.

* * *

Но время шло. Основание черепа у Марии Иванны постепенно срасталось, и дух ее креп. Первые признаки духовного выздоровления появились, когда ей разрешили выходить в столовую обедать. (До этого она ела в основном ту еду, которую ей приносили из дома). Мария Иванна отведала суп и мягко и вполне справедливо заметила, что раньше таким пойлом постеснялись бы свиней кормить. Замечание это не касалось кого-то конкретно, и было, так сказать, безадресно.

Но через пару дней она уже вполне адресно выговаривала палатной сестре по поводу смены (или вернее не смены) постельного белья.

Правда, вступалась Мария Иванна не за себя, а за трех своих сопалатниц, которые привыкли принимать жизнь как она есть и не смели подать голос.

Все они сразу же приняли лидерство Марии Иванны и относились к ней с благоговением как к существу, готовому положить жизнь свою за други своя. Такое видение вещей подкреплялось и тем обстоятельством, что, как никак, Мария Иванна была жертвою террористического акта, а стало быть героем.

А Мария Иванна действительно готова была забыть про свои недуги и жить жизнью опекаемых ею женщин. Она была в курсе всех нюансов их заболеваний и всех подробностей личной жизни.