Цветы на чердаке

Такой длинный день надо было еще прожить. Мы все приготовили, и ничего другого не оставалось делать, кроме как смотреть и смотреть телевизор в последний раз. Кэрри в углу, а мы оба на разных кроватях, так мы сидели и смотрели нашу любимую мыльную оперу. Когда она закончилась, я сказала:

– Крис, люди из мыльных опер похожи на нас, они тоже редко выходят из дома. А когда выходят, то мы этого не видим, только слышим об этом. Они сидят развалясь в своих гостиных, спальнях, кухнях, попивают кофе или глотают мартини, но никогда, никогда не выходят на свежий воздух у нас на глазах. И даже если и происходит что-то хорошее, они никогда не думают, что это окончательно, всегда случается катастрофа и разбивает их надежды.

Тут я каким-то образом почувствовала, что в комнате есть еще кто-то. Я задохнулась. Бабушка. Что-то в ее позе, в ее жестоких, суровых серых каменных глазах подсказало мне, что она стоит так уже давно. Она заговорила, голос ее был холоден:

– Какими философами вы оба выросли здесь, запертые от всего мира. Вы думаете, что преувеличиваете, вынося свое суждение о жизни; нет, вы не преувеличиваете. Вы оценили ее правильно. Такова она и есть. Никогда ничего не случается так, как бы вы хотели. И в конце концов вы всегда остаетесь в дураках.

Крис и я смотрели на нее, дрожа от озноба. Спрятанное солнце едва показалось в ночи. Она сказала свое слово и вышла, заперев за собой дверь. Мы сели на кровати, а Кэрри ссутулилась в своем углу неподалеку.

– Кэти, напрасно ты так испугалась. Она просто старается снова покорить нас. Может быть, к ней жизнь и несправедлива, но это не значит, что мы обречены. Давай отправимся завтра в путь, без больших притязаний, но все же с маленькой надеждой на счастье. И тогда мы не пропадем.

Если маленького холмика счастья было достаточно для Криса, я только рада за него. Но мне после этих лет усилий, надежд, мечтаний, ожиданий нужна была целая высокая гора. Холма было недостаточно. С этого дня я полагалась на саму себя, я сама распоряжалась своей жизнью. Ни судьба, ни Бог, ни даже Крис не будет отныне ни приказывать мне, ни руководить мною. Начиная с этого дня я принадлежу самой себе, делаю то, что хочу, когда хочу и отвечаю только перед самой собой. До сих пор я была узницей в тюрьме, пленницей чьей-то жадности. Я была предана, обманута, использована, отравлена… но все это позади.

Мне было около двенадцати, когда мама провела нас сквозь густой сосновый лес, в звездную и лунную ночь… как раз такой возраст, когда девочка становится женщиной, и за эти три года и почти пять месяцев я достигла зрелости. Я была старше, чем горы на воле. Мудрость чердака въелась в мои кости, проникла ко мне в мозг, впиталась в мою плоть.

В Библии говорится, как цитировал Крис в один незабываемый день, что есть время разбрасывать камни и время собирать камни, время обнимать и время уклоняться от объятий. Есть время для всего. Я вычислила, что мое время для счастья должно быть совсем близко, прямо передо мною. Слишком долго мы откладывали его!

Где та хрупкая, золотоволосая дрезденская куколка, которой я была когда-то? Исчезла. Фарфор превратился в сталь – теперь я всегда добьюсь своего, неважно, кто или что встанет у меня на пути. Я перевела решительный взгляд на Кэрри, которая скрючилась в своем углу, опустив голову так низко, что длинные волосы закрывали ее лицо. Только восемь с половиной лет, а такая слабая и задыхается, словно старушка. Ничего не ест и не разговаривает. Не играет со своей куколкой из кукольного домика. Когда я спросила, не хочет ли она взять с собой одну из этих кукол, она даже не подняла головы. Но даже Кэрри с ее упрямым неповиновением не смогла расстроить меня сейчас. Не было никого на свете, кроме этого восьмилетнего существа, кто мог бы сопротивляться моей окрепшей воле.

Я направилась к ней и подняла ее, и хотя она слабо боролась со мной, ее попытки освободиться были напрасны. Я села за стол и стала запихивать пищу ей в рот, заставляя глотать, когда она пыталась ее выплюнуть. Я поднесла стакан молока к ее губам, и хотя она сжала губы, я разжала их и заставила ее проглотить молоко. Она закричала, что я несправедливая. Затем я отнесла ее в ванную, она снова сопротивлялась. Я вымыла шампунем ее волосы, вытерла ее и надела на нее одну за другой несколько теплых вещей. Я и сама была так же одета.

А когда волосы у нее высохли, я стала расчесывать их щеткой, пока они не заблестели и не стали такими, какими им полагалось быть, только теперь они были тоньше и тусклее.

И все это долгое время ожидания я не спускала Кэрри с рук, нашептывая ей о наших с Крисом планах – о том, как счастливо мы будем жить в золотой, солнечной, сияющей Флориде.

Крис сидел в качалке, полностью одетый, и лениво бренчал на гитаре Кори. «Танцуй, балерина, танцуй», – напевал он мягко, и голос его был вовсе неплох. Может быть, мы сможем работать музыкантами – трио, – если Кэрри когда-нибудь достаточно поправится, чтобы иметь голос.