Цветы в тумане: вглядываясь в Азию

Нечто подобное повторилось в Ховде, только там в качестве памятника выставлены гигантские сапоги – для монголов, видно, самая доходчивая иллюстрация народного духа. Рядом стоял без признаков жизни, но украшенный аляповатыми барельефами очередной оперный театр. За ним – салатного цвета дом с красной звездой и двумя голубями по бокам: местная вариация лозунга хрущевских времен: «Миру – мир!» (опять мир в мире!). Китчевый натурализм ховдского памятника является, по-моему, наследием извечной азиатской мечты о единении реалистического и символического качеств изображения, только мечты уже полностью отрефлексированной и получившей статус этнографического курьеза. В противном случае ему пришлось бы нести на себе тяжкое бремя тоталитарного отождествления символа и реальности. К счастью, в Азии игра спасает от неразрешимых противоречий чреватых насилием, и тоталитаризм – явление сущностно западное. Евразия с ее бытовой свободой и разлитой всюду игровой стихией ему не по зубам. Но верно, что государство в Монголии блистательно отсутствует в общественной жизни. Начальникам, как я убедился из разговоров со знакомыми монголами, положено просто «сидеть на должности», а народ ничего от них не требует и даже, к моему удивлению, не очень-то понимает кто и как им правит. Настоящая Евразия…

Преемственность-в-разрыве или, лучше сказать, круговорот небесного и земного в человеческой жизни с особенной наглядностью проявляется как раз в ламаизме. Пропасть между правящими верхами и простым людом – одна из важных констант евразийской истории, и поиск связи между темным народом и его духовными вождями, разными «живыми буддами» – вечное задание исследователя Евразии. Эта связь воистину существует, и кроется она… в самой жизни. Визит в Улан-Батор подсказал ответ. В центре монгольской столицы, по соседству с ее единственным мини-небескребом Blue Sky находится самый загадочный и самый поучительный монастырь города, где ламаистский правитель страны в дальнем, недоступном для простых смертных храме монастыря совершал тайные ритуалы соития с божественной партнершей, воспроизводя творческий процесс мироздания, апофеоз жизни. Высшая тайна скрывала самую обыденную, не сказать низменную, истину жизни. Этих духовных правителей привозили в Монголию из Тибета, как в Древней Руси поставляли митрополитов из Византии. Итак, Монголия в последние столетия своей истории была периферией ламаистского мира и находилась фактически под внешним управлением, что опять-таки сближает ее с Древней Русью. И в этой периферии процветали периферийные ритуалы, сохранившиеся в древнейшей ламаистской школе. Интересно, что подобные практики были распространены и на западной окраине Тибета – в царстве Курги (см. очерк «Царство Курги»). Явление в своем роде закономерное: где периферия, там экзотика, а где экзотика, там эротика. Вот и С. Максимов приводит поговорку о русском старчестве: «В скитах грех с праведностью вместе живут». Недаром старчество и хлыстовство связаны даже генетически. Не менее примечателен и очевидный параллелизм между религией и государством в Евразии, которая есть, в сущности, одна гигантская периферия: и то и другое «оставляют себя», прячутся в своей складке, преломляются в иное. Удивительная метаморфоза государства, породившего в эпоху Чингисхана сильнейшую в истории власть и добровольно эту власть отринувшего, повинуясь непостижимой логике само-оставления – логике евразийской истории. Абсолютная власть обнажает бездну безвластия, что гениально подметил Пушкин в «Капитанской дочке» и все знают на примере большевиков. Одним словом, государство в Евразии давно пребывает в глубоком обмороке и… этим живет! А святость? Сказано русским подвижником о своем ските: «На сем месте будет дьявол».

В конце концов, Евразия, как никакой другой регион, оказалась готовой к модернистской или, если угодно, модернизаторской революции. Последняя легко смела «империю духа». Задействованные в ней общественные силы еще предстоит детально изучить, но есть ощущение, что в этом новом витке бытийного «само-оставления» евразийская история (которая, как я пытался показать, есть, по сути, археоистория, возвращение к Началу) нашла свое завершение, пришла к некоему окончательному равновесию. Не зря сказано: «Сокрой и еще сокрой».

* * *

Необъятная Евразия стоит на непрозрачности, которая есть только другое слово для необъятности. Ее правда затеряна в складках «мирового тела», ее обитатели сообщаются друг с другом по незнанию и к вящему удивлению европейских философов не ищут себя друг в друге. Людям Евразии ведома своя высшая искренность: предстояние Небу, открытость его зиянию. В этой открытости они черпают силы для преодоления себя, а лучше сказать, восхождения к родовой полноте существования – залогу бессмертия. Что же такое евразийский путь вызревания нового человека в органической цельности бытия? Может быть, вот эта версия двухслойности евразийского уклада: