Тучи идут на ветер

А помощь уже пришла к мартыновцам. Еще солнце не коснулось верхушек тополей, загремели орудия сразу с двух боков — левее хутора Рубашкина и с теплого края — от Арбузова.

Ковалев оторвал от ватника смятое рябое лицо. Шало моргал покрасневшими глазами, не понимая, чему так обрадованно скалит редкие зубы военком.

— Ну и спать здоров, — качает Зыгин стриженой головой, продолжая трясти его за плечо. — Из пушки пали над ухом… Чуешь, командир!

— Откуда? С небес, что ли?

Ковалев запустил по привычке руки под ватник — забыл, портупею с оружием не стаскивал с себя.

— Ситников поскакал к резервному батальону, — докладывал Зыгин. — Ударит на Рубашкин… Бойцы как ошалелые повыскакивали из окопов… Не удержать, рвутся за Сал. С Арбузова дюже шпарит и Кегичева… Может, кавалерию кинуть?

Умащивая на заросший затылок баранью шапку, Ковалев сбежал по шатким ступенькам крыльца.

— Коня! — оглушил он стойким прокуренным басом часового, окруженного возле сарая слободскими хлоп-чатами.

Застоявшийся конь вынес осатаневшего всадника за ворота, едва не истоптав у навозной кучи кур.

Пушки умолкли. Приглушая ружейную и пулеметную трескотню, накатывался из степной глуби густой вал шума: гудела сама степь.

Горячий ком подступил к горлу. Не мог Ковалев подавать команду голосом — размахивал длинноствольным маузером.

Через траншеи и окопы пронеслась отрядная кавалерия. Ковалев махнул военкому, красовавшемуся на гнедом дончаке: с богом, мол, комиссар, не подгадь. Сам, спешившись, перепрыгнул ближний окоп, выстрелами привлекая к себе бойцов. Вмиг оброс горячей, бурно дышащей щетиной штыков. Сбиваясь на бег, не оглядываясь, как-то боком, плечом решительно сунулся в удушливую пылищу, оставленную конниками…

Грязный, распатланный, с прилипшей к крепким лопаткам гимнастеркой, пробивался Ковалев сквозь орущую толпу бойцов, баб, детей, стариков, запрудивших площадь. Вырвался на крохотный пустой клочок. Тяжело повел насупленным взглядом. Ворот разорван, ни одной пуговицы. К черной клешнятой лапище намертво прикипел маузер.

— Загляденье, командир…

Голос насмешливый, но не злобивый. В пяти шагах — стайка веселых людей, отгороженная от толпы лошадьми. Скалят зубы все, кроме одного. Бронзовое на закатном солнце лицо, крупное, ровнощекое. Маленькая, серого курпея шапочка сбита к уху. Левая рука на перевязи, перекинутой через шею. Повязка выделялась на черной сатиновой рубахе; бинт не свежий, затасканный — ранен, значит, раньше. По едва обозначенной усмешке в строгих быстрых глазах догадался, что слова произнес он.

По тому, как на него поглядывали, понял, на кого нарвался. Зыгин и Ситников уже тут. Тоже усмехаются — ожили, возрадовались. Признал в остроскулом усаче, обугленном на солнцепеке, как полешка, знакомца-соседа, платовца. Разлепил запекшиеся, потресканные толстые губы в ответ на дружеский кивок.

С удивлением Ковалев смотрел на маузер в стиснутых пальцах. Тыкал им в бедро: кобуры нет. Видать, оторвал тот казачина, с каким схватились у яра. Здоров, чертяка, чуть было не спустил с кручи. Сунул оружие в карман.

Обменялись рукопожатием. Неловко щурясь, орловец не то спросил, не то сказал с недоумением:

— Как же… батальон у тебя, а выходит — конники. У Шевкопляса полк…

— Отстал ты, Ковалев, — покачал Думенко головой. — Пехоты уже на пять полков. А конницы… Полк. Вот он, весь.

Проследил Ковалев за его рукой. Кругом церкви, у ограды, — темным-темно от седел и конских голов. Перехватил жаркий взгляд военкома Зыгина, предложил, неуверенно:

— Может, митинг открыть?

— Не намитинговался… Вот комиссар выскажет приветствие, и баста. Со светом нужно утаскивать твои возилки в Зимовники, пока казаки не очухались.

Резкий тон не обидел Ковалева. Напротив, полегчало на душе — скинул многопудовую обузу, давившую все дни осады. Дельно, по-солдатски.

Стронулись с места через сутки. В глубоких синих сумерках прошел последним по расшатанному мосту эскадрон Гришки Маслака. На много верст вытянулась колонна из бричек, возилок с сеном, скота, пеших и конных воинов. Головной разъезд уже выгребся из просторной низины, уходившей от моста на бугор. Отдохнувшие кони колупали сточенными шипами подков подбитый, обдутый ветрами шлях.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

До Куберле пехота шла без боев. Белые расступались, накапливаясь на флангах. Бойцы-великокняжевцы рвались — хотелось скорее глянуть на свои оставленные пустые хаты. В спины поджимали беженцы. Этим и вовсе не терпелось перешагнуть родной порог — хлебнули в отступе. Другой месяц в бегах, по-цыгански, под звездным небом, под нещадным пеклом. Без воды, без хлеба, с постоянным страхом попасть под казачью шашку…

Со станции Двойная навстречу выдвинулся деникинский бронепоезд. Ошпарил с бугра катившего «Жучка» из морских орудий, разворотил перед самым носом рельсы. Для острастки чесанул по бричкам с беженцами.

Федор Крутей воспользовался заминкой. Положив ладонь на карту, колюче взглянул в осунувшееся, одутловатое лицо Шевкопляса.

— Григорий Кириллович, я не вижу смысла в дальнейшем наступлении.